Шрифт:
Закладка:
Возвращаясь к Иоганну Нидеру, следует отметить, что «Муравейник» был не единственным его произведением, посвященным проблемам колдовства. Интерес также представляет более позднее сочинение — «Наставление в Божественных законах» (Praeceptorum divine leges), в котором немецкий теолог вновь обращался к теме путешествия на шабаш и вновь использовал для его описания поучительный «пример». Речь в нем шла о старухе, которая уверяла своего собеседника, проповедника-доминиканца, в том, что каждую ночь отправляется на встречу с Иродиадой или Венерой[603], проходящую, по ее словам, на горе Heuberg[604]. Как отмечала Катрин Шен, в основе этого рассказа лежала распространенная как в германских, так и в итальянских землях идея о существовании Venusberg, т. е. горы Венеры, где якобы обитали демоны, куда прилетали женщины и где не было места представителям противоположного пола. Те немногие мужчины, которые все же туда попадали, обычно завязывали любовные отношения с собиравшимися там дамами[605].
Мизогинные идеи питали и описания тех запретных практик, использованию которых якобы обучались на шабаше члены ведовской секты и которые представляли угрозу для истинных христиан. К ним прежде всего относились действия, направленные против таинства брака. Наиболее подробно они оказались описаны в «Ошибках вальденсов»: анонимный автор полагал, что при вступлении в секту ведьмы и колдуны обязаны не только приносить клятву верности своему новому господину, но и обещать ему приложить все силы, дабы не допустить заключения новых брачных союзов[606]. Очевидно, что подобные представления были прежде всего связаны с верой в существование любовной магии — одной из наиболее древних магических практик, являвшейся сферой деятельности преимущественно женщин, как отмечал в свое время и Иоанн Солсберийский. В позднее Средневековье участницами подобного колдовства по-прежнему считались в основном женщины, главной целью которых было разрушение уже существовавшего или планировавшегося брачного союза того или иного человека, его «отворот» от будущей супруги и «приворот» к заказчице. Французская судебная практика XIV–XV вв., в частности, не знала ни одного случая, когда к любовной магии прибегал мужчина, и только в одном деле обвиняемым в привороте выступал колдун[607]. Похожая ситуация складывалась и в Англии XVI–XVII вв., где в разгар охоты на ведьм практически не велось преследование мужчин-колдунов[608].
Связанной с занятиями любовной магией и противодействием заключению церковного брака являлась и тема сексуальных девиаций, т. е. отклонений в интимных отношениях, складывавшихся между членами секты на шабаше. Основное внимание в ходе ведовских процессов, по единодушному мнению исследователей, судьи всегда уделяли поведению женщин, их любовным связям с демонами и самим дьяволом[609]. Например, Жана Вине более всего интересовало, может ли у представителей адских сил, совокупляющихся с ведьмами, появиться потомство: этому сюжету он посвятил специальный раздел своего труда, в котором положительно отвечал на данный вопрос[610]. Так же полагал и Пьер Мамори: «Нет никаких сомнений в том, что демон может сношаться с женщинами» (Илл. 14)[611].
Проблема, как мне кажется, заключалась, однако, не только в предвзятом отношении к обвиняемым со стороны судебных чиновников и демонологов, не только в признании изначальной ущербности представительниц слабого пола, считавшихся в большей степени подверженными влиянию потусторонних сил[612]. Речь шла в том числе и о понимании ведовской секты как изначально женской организации. Именно поэтому Мартин Ле Франк писал о «женщине, [вышедшей] замуж за дьявола»[613], на процессе Жака Дюрье 1448 г. говорилось о «женщине-королеве шабаша»[614], а в показаниях обвиняемых в колдовстве жителей Лотарингии в XVI в. в подробностях описывалась сама свадьба с Нечистым[615]. Именно поэтому и Пьер Мамори уподоблял шабаш древним вакханалиям — изначально, как известно, оргиастическим празднествам в честь языческого бога Вакха, участие в которых принимали исключительно женщины[616].
Наконец, с женским началом оказывались связаны в представлении ученых демонологов XV в. и практики, направленные против таинства крещения: каннибализм и детоубийство. Судя по текстам трактатов и по материалам ведовских процессов, подобные преступления в равной степени совершали как женщины, так и мужчины[617]. Однако в «Муравейнике» Иоганна Нидера, весьма подробно перечислявшего свои источники информации и приводившего показания обвиняемых в качестве подтверждения собственной правдивости, само описание каннибализма на шабаше оказывалось вложено в уста именно ведьмы, а не колдуна[618]. Тот же подход мы наблюдаем, к примеру, в проповеди Бернардина Сиенского (1380–1444), прочитанной в 1427 г. В ней говорилось об аресте в Риме некоей ведьмы, признавшейся на допросе в том, что она убила собственного сына, измельчила его тело и съела его. Тем же образом она якобы расправилась еще с тридцатью детьми, чья кровь затем была использована для приготовления магического зелья, позволявшего ей превращаться в кошку[619]. В одном из наиболее показательных с этой точки зрения дел — процессе Жанетт Баратье (1477–1484 гг.) — обвиняемая на допросе признавалась, что дьявол требовал от нее избавиться от еще не рожденного ребенка и отдать ему его тело[620].
Сказанное выше, на мой взгляд, вполне убедительно демонстрирует, что многие демонологи XV в. — как теоретики, так и практики — задумывались об особой роли женщин на шабаше и в организации всей деятельности секты. Однако наиболее полное свое воплощение эти идеи нашли в «Защитнике дам» Мартина Ле Франка. При описании встреч адептов дьявола автор ни разу не упомянул о наличии среди них мужчин, а его рассказ о сексуальных оргиях, якобы происходящих на шабаше, касался лишь любовных утех, которым предавались женщины и демоны[621]. Именно так представлял себе эти тайные сборища Противник (Adversaire) главного героя поэмы. Самому же Защитнику (Champion) приходилось в данной ситуации прибегать к чрезвычайно изощренной аргументации. С одной стороны, он пытался выставить своих героинь жертвами иллюзий, насланных демонами, и заявлял,
