Шрифт:
Закладка:
В том же XIII столетии Фома Аквинский, разрабатывая концепцию сознательного договора человека с дьяволом, подчеркивал тем самым мысль о том, что Сатана может вербовать сторонников в мире земном и создавать из них собственных адептов, преданных лично ему[534]. Как представляется, эта идея лежала и в основе рассуждений Николая Эймериха (ок. 1316–1399), доминиканского теолога, занимавшего пост Великого инквизитора Арагонского королевства. Вторая часть его «Учебника инквизитора», созданного около 1376 г., была полностью посвящена описанию различных еретических сект, с которыми автору довелось иметь дело и среди которых нашлось место для тех, «кто вызывает демонов» (Daemones invocantes)[535]. Эймерих описывал этих людей как членов новой секты[536], как своеобразную «антицерковь», во главе которой стоит не Господь, но дьявол[537]: в его честь служат мессы, преклоняют колени, возносят молитвы, зажигают свечи и даже постятся[538].
Еще более подробное описание ведовской секты давалось в самом конце XIV в. в анонимном трактате «Ошибки еретической [секты] вальденсов», созданном под впечатлением от прошедших в Штирии в 1392–1398 гг. процессов против местных вальденсов. После изложения всех фактов, известных ему о данном учении, анонимный автор отмечал также существование другой, «еще более ужасной» секты, деяния которой отличались, с его точки зрения, от занятий обычных еретиков. Эти отступники, писал он, поклонялись дьяволу, которого считали «братом Бога», приносили ему в жертву собственных детей, отвергали церковные таинства, отрицали непорочность Девы Марии, устраивали встречи в тайных местах, расположенных под землей, и предавались там «отвратительному разврату, смешиваясь и совокупляясь с кем только захотят»[539].
Насколько можно судить, именно от этих размышлений о ведовских сектах и отталкивались все последующие авторы — теологи и профессиональные демонологи эпохи позднего Средневековья и раннего Нового времени. Первые сочинения, специально посвященные проблеме колдовства как следствия незаконного и противоестественного союза человека с дьяволом и его демонами, начали появляться в Западной Европе еще в 1430–1440 гг. Важно отметить, что никто из их создателей, упоминавших о царстве Сатаны, не рассматривал его как явление отдаленного будущего, не связывал его с пришествием Антихриста и концом времен[540]. Их герои действовали здесь и сейчас, создавая земное королевство дьявола. Таким образом, рождалась совершенно новая теория, согласно которой речь шла уже не столько об антитезе Царствия Божьего, сколько о вполне реальном государственном образовании, о попытках Нечистого заменить собой светских правителей.
* * *
В основе данной демонологической концепции лежали, безусловно, постоянно развивающиеся и совершенствующиеся представления о шабаше как главном месте встреч адептов Сатаны[541]. С одной стороны, для его описания также активно использовался религиозный дискурс, в рамках которого шабаш представлялся извращенной пародией на христианскую церковь с присущими ей ритуалами и обрядами. Именно так прежде всего обстояло дело в альпийском регионе (в Дофине, Провансе, в романской Швейцарии и на севере Италии), где возникли первые европейские демонологические сочинения и прошли самые ранние ведовские процессы[542], а также в соседних герцогстве Бургундском и Французском королевстве[543]. С другой стороны, уже в этих описаниях можно было легко обнаружить массу чисто светских элементов, отсылавших в том числе к властным отношениям, складывавшимся, по мнению средневековых авторов, между дьяволом и его присными.
Любопытно, что изначально наиболее четко выраженной идеей в светском образе шабаша являлось его восприятие как праздника[544]. И хотя для судей сборища ведьм и колдунов сами по себе оставались совершенно неприемлемым и противным религии фактом, обвиняемые практически всегда описывали их как счастливые моменты — как встречи, на которых происходило все то, чего они были лишены в повседневной жизни, где исполнялись их заветные желания, где царили веселье и вседозволенность. Подобное отношение проявлялось уже в терминологии, которую использовали арестованные в ходе допросов. Так, на процессе 1448 г. в Веве обвиняемый Жак Дюрье называл собрание своих сообщников «пирушкой» (comestio) и заявлял, что «там можно отлично провести время»[545]. Немецкий хронист Ганс Фрюнд, чьи краткие заметки о ведовских процессах, имевших место в диоцезе Сиона в 1430-е гг., принято считать самым ранним средневековым демонологическим сочинением[546], передавал признания местных жителей, рассказывавших на допросах о том, как они веселились на еженедельных собраниях в чужих винных погребах, куда попадали совершенно беспрепятственно и без ведома хозяев[547].
Интересно, что и сам термин «шабаш», который возник уже в XV в., возможно, также отчасти восходил к понятию «праздник». Жан-Патрис Буде указал в свое время на существование специфического выражения sabbativis noctibus, использованное два раза в синодальных статутах епископа Сен-Мало в 1434 г. Французский историк предположил, что речь в данном случае шла о «веселых праздничных бдениях», происходивших обычно в церквах с субботы на воскресенье[548] (Илл. 9).
Сходство между sabbativis noctibus и встречами ведьм и колдунов проявлялось прежде всего в ночном времени их проведения. В материалах судебных процессов, имевших место в альпийском регионе, обычно упоминались либо ночь с понедельника на вторник, либо — что встречалось в текстах значительно чаще и что впоследствии превратилось в устойчивый демонологический топос, характерный для всех стран Западной Европы, — ночь с четверга на пятницу[549]. Иными словами, собрания членов секты, согласно их самым ранним описаниям, проходили не просто в темное время суток, но в будни, когда соседи предполагаемых ведьм и колдунов даже не помышляли об отдыхе, оставляя свои скромные увеселения на конец недели. Такое противопоставление прежде всего подчеркивало разницу между любым знакомым людям по их повседневной жизни празднеством и шабашем — особым торжеством для избранных. Представляя собой совершенную выдумку, данная идея сформировалась и укоренилась в сознании средневековых обывателей по принципу «от противного»: зная традиционные дни отдыха, легко было вообразить себе то, что в эту норму не укладывалось.
Не менее важным элементом зарождающегося образа являлись описания мест встреч членов ведовской секты — всегда тайных и никому не ведомых. В отличие от обычного праздника, проходящего на улицах города или деревни, в ратуше или на
