Или, например, как-то раз ректор вызвал нас с Евженой в свой кабинет.

Он строго поглядел на нас, прежде чем спросить:

— Кто из вас это сделал?

Евжена посмотрела на меня, я посмотрела на Евжену, ректор посмотрел на потолок. Видимо, в поисках здравого смысла. Ведь, если его не было у нас, значит он должен был быть где-то еще. Почему не там?

— Гордей Змеев, — сухо пояснил он, говоря о любимом племяннике так, словно не знал его, и ответом ему послужило наше коллективное насмешливое “Ооооо”, — пожаловался на то, что кто-то, — он особенно выделил это слово, — кто-то неизвестный заколдовал все его учебники так, что, когда он открывает их, вместо ожидаемой информации, там одни обидные слова и пожелания. Дамы, вы не знаете, кто бы это мог быть?

— Надо сделать вид, что мы ничего не знаем, — шепнула я Евжене.

— Что такое учебник? — немедленно сориентировалась она.

— Не так!

— Я зачитаю одно из творений этого неизвестного, — продолжил ректор, — Итак, вот что особенно привлекло мое внимание:

Отправился в школу потомок ужей,

В той школе он встретил колючих ежей.

Рыдает змееныш, ежи хохочат,

Иголками больно исколот весь зад.

— Без понятия, кто автор, — не моргнув глазом соврала я. — Но очень талантливо.

— Чувствуется изысканный стиль, — поддержала Евжена. — Глубокое понимание характера лирического героя.

— А какие сравнения!

— Удивительно!

— Под каждым оскорблением проступает подпись! — громыхнул ректор. — С вашими именами! К тому же я видел, как на введении в артефакторику Надежда, ваша соседка, между прочим, подкладывала на стул Гордея кнопку!

О, это уже было камео.

— Но главное — не это. А то, что нет такого слова, как “хохочат”, дамы! Стыд-то какой! Если оскорбляете кого-то, хотя бы делайте это правильно!

— А что рифмуется с “хохочут”? — наклонилась ко мне Евжена.

— Надо, чтобы “зад” остался, а то Платон надуется. Тогда в предыдущую “ряд”? Ну, знаешь, “рыдает какой день подряд”, например.

— О, отлично! Но ведь и все остальное переделывать теперь!

— Дамы!

— Да?

— Да?

Лицо ректора свело судорогой.

— Протираете пыль в библиотеке! Месяц!

— Нормально, — отмахнулась я. — Все равно мы собирались за словарем.

Или вот, например, на уроке теологии наш наставник брат Вольдемар однажды спросил:

— Господа, а кто из вас бросил записку с именем Гордея Змеева в ящик для поминовений в академической часовне? Господа, это ведь неправильно, мы же с вами столько раз обсуждали, что пожелания о добром здравии подаются в белый ящик, а о поминовении в черный, я так удивился, когда разбирал их сегодня…

— Это ты! — упомянутый Гордей Змеев развернулся в сторону Лукьяна и принялся гневно потрясать кулаком в воздухе. — Ну ты у меня дождешься! Я тебе покажу! Да ты меня проклясть что ли пытаешься! Я все расскажу дяде!

Лукьян вздохнул.

— Ой, и как же я мог перепутать…

— И записка была не одна, а…

— … перепутать целых сорок раз. Ума не приложу, как так вышло.

— Их было ровно сорок, верно, — не обращая ни на что внимания закончил свою мысль наставник. — Господа, надо внимательнее слушать то, что я говорю на уроках, чтобы такие казусы больше не повторялись.

Платон восхищенно присвистнул:

— Вот ты чего в часовню-то мотался. Слушай, а ты точно его проклял?

— Вам всем конец, поняли?!

— А ты не видишь, что он уже бьет копытом? — отметил Иларион. — До превращения в козла осталось всего-ничего.

— Нельзя превратить козла в козла, — авторитетно сказала я. — Это пустая трата магических сил.

Одним словом, мы вообще ничего не сделали для того, чтобы заслужить такое отвратительное отношение к себе и были крайне возмущены и оскорблены поведением Гордея Змеева.

Но вернемся в настоящее.

— Прямо сейчас единственный ужасный человек здесь это ты, — прохрипела Евжена. — Потому что я задыхаюсь, а ты все еще не убрала из нашей комнаты эту дрянь! Как насчет моих чувств, а?

— Дафна! — раздалось с двух сторон.

Я накрыла голову подушкой и отвернулась к стене.

Ну началось.

— Дафна!

Я отбросила подушку в сторону и села на кровати, упираясь обеими руками в матрас.

— Зачем Гордею Змееву вообще лезть в мусор? — спросила я.

Не мог же он наконец-то прозреть в вопросе определения своей истинной сущности и отправиться в естественную среду обитания.

— Давайте просто выбросим их и забудем. Надя, в самом деле, ты хочешь, чтобы Евжене стало хуже?

Их стоило выбросить уже только из-за того, кто их подарил.

Неужели Надежда не видела, какой он отвратительный тип?

— Но что если он увидит и спросит? — не унималась Надежда.

— О тогда я так и скажу! — не выдержала я, срываясь на крик. — Что его букет чуть не убил мою соседку!

Уверена — его это только обрадует.

Это было просто смешно.

Вот в чем ужас всех этих милашек, которые боятся кого-нибудь расстроить — у них начисто отсутствует критическое мышление. Или даже — мышление вообще. Я не какой-то гений мысли или великий аналитик, но даже я могу с уверенностью сказать, что все наши проблемы начались после встречи с Надеждой.

Мало того, что мы получали одно наказание за другим, потому что она непременно что-то роняла, кого-то толкала или еще каким-нибудь образом умудрялась оказаться в эпицентре очередных неприятностей, так она еще и вела себя так, словно в лучшем случае ей было десять или даже меньше, и словно всего этого было мало, она за нас переживала.

Нет, не так.

Она волновалась по всякой ерунде так, словно от этого зависела судьба целого мира. Она пеклась о том, кто и что подумает обо мне или Евжене сильнее, чем пеклись бы наши матери и уж точно сильнее, чем пеклись мы сами.

Но самое ужасное, что она рассуждала обо всем этом непременно вслух и на публике, из-за чего мы с Евженой вечно выглядели как две полоумные психопатки, которые по ночам вместо того, чтобы спать, подленько подхихикивают, планируя очередные пакости.

И она очень, очень переживала, что кто-то об этом узнает.

Да кто бы об этом узнал, если бы не ты!

У Евжены непременно кончалось терпение, и — комната тонула в ругани.

Есть множество причин, по которым твои соседи по комнате — твои лучшие друзья, но Надежду хотелось выставить за дверь и никогда больше не пускать обратно.

— Мое предложение все еще в силе, — подмигнул мне Платон, когда я пожаловалась ему на свою тяжелую долю. Мы сидели в библиотеке и готовили к сдаче контурные карты. — Серьезно. Давай просто отправим Глинскую к Змееву и Таврическому.