IV Души расшвыриваются ветром, как сухие листья. Господи, как зябко. Бескрылые души так же слабы против ветра, как и их крылатые собратья. Люди вместе только потому, что холодно. Осенью воздух полон безвольных слабых беззащитных душ, недостойных ни укора, ни милости. Нищий свет золотит своды бульвара, гаснет в ожидании первого снега. V Отчаяние крошит в пальцах мрамор статуй. Мир, когда-то полный страсти и тайны, теперь уже ничего не расскажет, я ничего не услышу. Две освобожденные от мраморного савана женщины перебрасываются вырванным сердцем. Обескровленное, облепленное в придорожной пыли, как в муке. Или – в пудре грима. VI Однажды я плыл вдоль отвесной скалы. Подо мной синела пропасть, – здесь глубина равнялась с самолетной высотой. Я шел на посадку. Уже мелькнул затопленный сад, журавль над колодцем, лавы через овраг, плетень, левада и застывшие, как Иисус Навин, деревья. Волна дышала у стены прозрачной горой. И все-таки я выплыл из сна и получил награду – увидел, как на берегу в камнях скользнула юбка и оплелась вокруг твоих ступней. VII Облегчение приносит мир, населенный только мрамором. В нем долгая дорога обсажена посеребренными платанами, вдали виднеются холмы, дыхание их совпадает с дыханием статуй в патио, куда заходишь для привала. На указательный палец одной из садится горлинка и, погудев, снова прячется в кроне оливы. Сначала я узнаю ступни, белую черточку на ногте безымянного, и не решаюсь заглянуть в лицо… Да, здесь, у этих ног захоронены Луна и Солнце, галактики, туманности, голос дрозда и вырванное сердце. VIII Нельзя увидеть себя. Нельзя услышать тех, кто переступил границу мира. Огромное молчание доносится с того берега Ахерона. Не умещаясь в границах мыслимого, оно, молчание, вызывает бессмысленную веру, ту, что рождает музыку. Как много было солнца в море. Голоса и всплески прыгающих с пирса мальчишек теперь вызывают грусть. Как много поисков прошло через тебя, что впору игольному ушку соткать дромадера. Ты искал подобно ветру, чтобы, наконец остановившись с пустыми руками, всмотреться в то, что дороже любой цели: рассвет и море, парус прокалывает горизонт. IX Взросление лишает страха смерти. Остаются лишь мысли о том, как пройдет путешествие по великой реке к морю. А что если придется плыть на плоту – длинном, составленном из бревен, шалаш и костер на железном листе, темные берега, населенные церберами, и ты решаешься искупаться. Выныриваешь в страхе, что миновал твой плот, что не уцепиться за сучок, что рассвета не будет, что одиночество и безразличие никогда, никогда не разожмут объятия. X Все главное в жизни было придумано. Все важное происходило помимо усилий. Вот отчего ты питал любовь к изобретателям и утешался искусством. Вот почему никогда, никогда не сбываются сны. Напротив, реальность стремится стать их плотью. Такова сила воображения. XI Я видел, как луна ткала тебе саван. Но я не двинулся с места. Я видел, как в полдень ящерка на раскаленном камне всматривалась в тебя, трогала язычком. Наши дети – ветер и высота – рождены, чтобы унести наш пепел. XII Песнь наполняет дерево роста. Новое время пускает корни в небо. Новые бактерии, вирусы, организмы, новые звери наполняют планету. Мы прислушиваемся к ним,