именно, – практики адресации через концепт «ты», в том числе адресации субъекта к себе самому. Такая адресация ориентирована на то, чтобы, задавая вопрос «кто есть он или она», не ожидать ответа, который нас бы удовлетворил, то есть не допускать ситуации, когда моральное суждение становится способом определения другого вместо адресации к нему как к нераспознаваемому.[281] В противоположность альтюссеровским практикам адресации как интерпелляции, когда адресация действует одновременно и как осуждение и как самоосуждение субъекта, разрабатываемые Кавареро стратегии адресации с их ставкой на допущение онтологической нераспознаваемости любого другого, к которому мы адресуемся, по мнению Батлер, можно назвать неинтерпеллирующими.

В текстах Фанона, по мнению Батлер, в отличие от Сартра, примером неинтерпеллирующей адресации является его адресация по отношению к собственному телу не как потрясенному своей несущественностью/негативностью колонизируемого, но как условию перманентного и открытого вопрошания, направленного к идеалу радикального равенства: «O, мое тело, сделай навсегда меня человеком, который задает вопросы!».[282] Адресуясь так к собственному телу, Фанон, по мнению Батлер, указывает, что только посредством самоанализа могут осуществиться практики альтернативной традиционному дискурсу колониализма адресации. В противоположность сартровской концепции взгляда и западноевропейской философской концепции, базированной на признании того, что самосозидание невозможно без насилия, Фанон, по мнению Батлер, демонстрирует иную философскую стратегию – когда, во-первых, открытие «себя» у Фанона невозможно без нераспознаваемого в терминах традиционной гносеологии «ты» и когда, во-вторых, субъективность конституируется именно как способ адресации, который признает ее конститутивно необладающей, несамотождественной. Таким образом, Фанон, по мнению Батлер, призывает к «ты» не для того, чтобы вернуть себе «свою собственную» (этническую, национальную или любую другую) стабильную идентичность, а для того, чтобы установить универсальное как универсальность радикального равенства, которая никогда не существовала на этой предположительно проклятой земле.[283]

По мнению Батлер, Фанон в данном типе адресации не призывает ни к психо-аффективному выживанию, ни к гамлетовскому стремлению «быть» в рамках дискурса раба и господина. Ведь, если я живу как колонизируемый, то открыть дверь моему сознанию возможно, только закрыв дверь другому, подчеркивает Фанон. Ведь тогда это действительно борьба не на жизнь, а на смерть, в то время как Фанон ищет возможности борьбы за жизнь любых субъективностей.

В предисловии Сартра к первому изданию книги Фанона Проклятые земли Батлер выделяет пример интерпеллирующего высказывании, которое направлено на интерпелляцию представителей европейской элиты – колонизаторов, или французских обывателей, которых Сартр с самыми благими на первый взгляд намерениями хочет побудить прочесть книгу Фанона: «Европейцы, вы должны открыть эту книгу и войти в нее. После нескольких шагов в темноте вы увидите незнакомцев, собравшихся у костра; подойдите ближе и прислушайтесь к тому, о чем они говорят, об участи, которую они готовят вашим торговым центрам и наемным солдатам, которые их охраняют. Возможно, они заметят вас, но они будут продолжать свой разговор друг с другом, даже не приглушая голоса. Это безразличие достигает своей цели: их отцы, призрачные создания, ваши [курсив автора] создания, были мертвыми душами; вы позволяли им озариться на миг светом, только к вам они смели обращаться, и вы не утруждали себя отвечать этим зомби… Обернитесь и оглянитесь вокруг; в этих сумерках, откуда взойдет новая заря, вы – зомби».[284]

Особенность такого способа адресации к читателям Батлер видит в том, что в сартровском предисловии к книге Фанона «белая читательская аудитория получает периферийный статус»;[285] «смещение, децентрация, не-адрессация (белой аудитории)» выступает для Сартра «условием возможности понимания».[286] Батлер не согласна и разбирает предисловие Сартра дальше: «Это исключение (белых) диалектически вытекает из того, как колонизаторы не признавали колонизуемых человеческими существами. Дети видели своих отцов униженными, с ними обращались с безразличием, и теперь это безразличие снимается и возвращается к его отправителям в новой форме»:[287] по мнению Батлер, теперь не замечают их. Батлер в результате считает, что Сартр в этом предисловии прибегает к прямой адресации по отношению к колонизаторам, но только потому, что именно эта политическая стратегия не только дает ему возможность занять позицию педагогической власти над «белыми», но и одновременно попытаться избежать позиции белого колонизатора по отношению к колонизируемым.

Таким образом, известный критик колониализма «африканский философ»[288] Сартр в силу приверженности освободительному «гуманизму» «продолжает, – по словам Батлер, – ту самую традицию не-адрессации, которую он стремится осудить».[289] Оценивая книгу Фанона как дающую европейской элите шанс понять себя как субъекта, который является рефлексивным исключительно через «шрамы» и «цепи» своих жертв, Сартр вместо батлеровской этики «отдавания отчета о себе» осуществляет в предисловии к книге Фанона противоположную стратегию – не отдавать отчета о себе в действиях по отношению к постколониальной субъективности, когда универсальный критерий «освобождения» по западным стандартам логики бинарных оппозиций превращает ее у Сартра в еще один дубликат западной субъективности.[290]

Психика сообщества вместо психики власти

Политическое измерение онтологии двойственного в условиях современного милитаристского, по определению Батлер, капитализма обеспечивает, функционирование психики власти как, с одной стороны, «политик дискомфорта», с другой, их политическую продуктивность в изменении порядков данного. Батлер вслед за Фуко считает, что сегодня, когда любая «национальная меланхолия», понятая как «скорбь», неизбежно стимулирует государственное насилие, формой легализации которого становятся милитаристские коды.[291] Субъективность, с одной стороны, становится еще более не-обладающей, однако, с другой стороны, только в этом не-обладании, свидетельствующем, что ни одно «я» не принадлежит «себе»,[292] и возникает, по мнению Батлер, необходимость политик сообщества.

Почему?

Отвечая на этот вопрос Батлер рассматривает дерридианский механизм автоиммунитета, который подобен функционированию батлеровского механизма «хрупкой жизни» в современных онтологиях войны.[293] Моя жизнь настолько хрупка, пишет Батлер, насколько «я» как субъект «всегда уже нахожусь в руках другого».[294] Но если «я уже в руках другого», «я» теряю прерогативу считать мои действия конститутивно «моими собственными». Дерридианский механизм автоиммунитета Батлер анализирует на примере функционирования механизма «меланхолийного гендера». Понятие меланхолийного гендера у Батлер является синонимом негативности субъективности в том смысле, что показывает, что любая субъективность базируется на логике негативности как логике «двойного отказа»:[295] с одной стороны, это отказ признать, что в структуру «я» всегда входит другой («наше отношение с другими») как так называемый утраченный объект (материнский; в терминах гендерной теории Батлер – гомосексуальный; поэтому, по ее мнению, табу гомосексуальности предшествует табу инцеста, что не позволяет состояться структуре субъективности как позитивной идентичности). В терминах гендерной теории – гетеросексуальной субъективности, оставляя ее всегда неполной, частичной. С другой стороны, отношение «я» и другого является отношением онтологической негативности – в частности, апоретическим отношением инкорпорирования отторгнутого