Шрифт:
Закладка:
Стоявшие у нас германские части представлялись нам чудом организованности и деловитости. Однако дух этой армии уже давал трещины. Правда, офицерство сохраняло свою классическую самоуверенность и высокомерие. Но всем было ведомо, что a parte[85] те же самые лейтенанты, — как германские, так в особенности австрийские, — сбавляли тон и шибко обделывали всевозможные дела с русскими, украинскими и еврейскими «лиходателями». Солдаты же расквартированных у нас немецких частей, набранные из наименее активных элементов армии, с самого начала не проявляли никакого воинского энтузиазма. Помню поразивший меня разговор между двумя солдатами, читавшими вывешенную сводку об очередной победе. «Довольно кормили нас известиями о тысячах пленных, — мира бы нам, одного только мира»… Эти слова были сказаны солдатом на улице, у самого входа в комендатуру. Притом дело было, кажется, еще в апреле 1918 года.
В июле на пути из здания штаба в свою квартиру был убит брошенной в него бомбой германский главнокомандующий фельдмаршал Эйхгорн. Почти одновременно с этим в Москве жертвой террористического акта пал германский посол граф Мирбах. Эти два факта не вызвали со стороны немцев ожидаемой реакции. Очевидно, Германия не чувствовала себя уже в силах ответить на них так, как она ответила в 1900 году китайским боксерам на убийство немецкого посла Келлера…
Аппарансы, впрочем, соблюдались до самого конца. Ещё в сентябре 1918 года, когда положение на Западном фронте стало уже критическим, император Вильгельм пригласил к себе в гости гетмана Скоропадского, которому показывали заводы Круппа, Кильские пароходные верфи и т.д. И по возвращении в Киев гетман заявил (эти слова тогда же попали в прессу), что после всего виденного у него нет сомнений в непобедимости Германии.
Однако совершенно скрыть истину становилось в конце концов невозможным. Отступление во Фландрии и параллельное отступление полицейско-монархического режима на внутреннем фронте довольно явно обнаруживали приближение роковой развязки. А затем пришло 9 ноября 1918 года, образование правительства Эберта[86] в Берлине и — «Soldatenrat»[87] в Киеве.
Внезапный разгром германской армии и заключение перемирия на продиктованных ей убийственных условиях тотчас же отразились на направлении внутренней политики гетманского правительства. Политика эта, с самого начала гетманства, была совершенно беспринципной. Единственным постоянным элементом в правительственной программе было угождение немцам. Немцы, по-видимому, хотели образования независимой Украины[88]; поэтому гвардейский офицер Скоропадский стал украинским националистом и самостийником. Но его национализм, как и национализм его приближенных и министров, не мог быть искренним; это был лицемерный, притворный национализм. Когда Грушевский и Винниченко производили украинизацию и боролись против русского языка, это могло казаться некультурным и вредным, но во всяком случае это было осуществление мечты всей их жизни. Но когда нас стали украинизировать Скоропадский и Игорь Кистяковский, то это сугубо оскорбляло и коробило своим напускным, деланным характером.
Опираясь на те круги, на которые опиралось правительство гетмана, — то есть на помещиков, буржуазию и старое чиновничество, — невозможно было проводить на деле украинизаторскую политику. В конце концов, люди, не умевшие говорить по-украински, не могли украинизировать, какими бы национальными титулами их ни называли. Потому-то весь исторический церемониал, которым окружал себя гетман, — все эти хорунжие, бунчуковые, атаманы и старшины, — производили впечатление дурного маскарада. А деловые учреждения — министерства, суды — под новыми украинскими наименованиями сохраняли свою прежнюю русскую сущность[89].
Полнейшая беспринципность гетмана как нельзя лучше проявилась в последний месяц его правления. В первых числах ноября в наших «сферах» отчего-то взяло верх национально-украинское течение. Кабинет был преобразован, в него вошли социалисты-федералисты, и был взят резко-украинский курс. Но прошли две недели, принесшие с собой германскую революцию и конец войны, и картина переменилась с фантастической быстротой. Украинствующий кабинет ушел в отставку, ушел даже умеренный премьер Лизогуб. Место председателя совета министров получил царский министр земледелия Гербель, в министерство внутренних дел вернулся преображенный Кистяковский, и был открыто провозглашен курс на «единую, неделимую Россию».
Вместе с тем, в правительственной политике произошел резкий поворот вправо. Доминирующую роль стали играть приехавшие из Петрограда генералы, установился контакт Киева с Добровольческой армией, которая тогда шла в значительной мере под реакционными лозунгами. И первым актом нового правительства был вооруженный разгон безобидной студенческой манифестации, повлекший за собой много жертв.
Однако «российский» и правый кабинет гетмана просуществовал всего один месяц; образование этого кабинета послужило сигналом к восстанию Петлюры, которое закончилось падением гетманщины.
Петлюра, бывший в то время председателем киевской губернской земской управы, летом 1918 года был признан недостаточно «эволюционным» социалистом и упрятан Игорем Кистяковским в Лукьяновскую тюрьму. Но эфемерное национально-украинское министерство в начале ноября освободило его. А 15‑го того же ноября он вместе с Винниченко выехал из Киева в Белую Церковь и выпустил там воззвание от имени «Директории Украинской Народной Республики», в котором призывал народ к восстанию и свержению гетмана.
«Это — авантюра!» с апломбом твердили у нас все, кто только говорил о политике. Об «авантюре Петлюры» и о его «бандах» писала «Киевская мысль» и вся остальная пресса. Однако эта авантюра все распространялась и усиливалась и в конце концов вплотную подошла к Киеву. Правительство гетмана металось в бессильной злобе, вело переговоры с высадившимися в Одессе войсками союзников, производило мобилизацию[90]. Но все это было напрасно. «Авантюра» Петлюры была уж очень скороспелой, и его армия, созданная за 2 недели, не могла быть сильна. Но гетман, со своими хорунжими и министрами, не опирался ни на кого и не мог создать никакой армии…
Несколько дней Киев был в осаде, ощущался недостаток в продуктах, цены подскочили, хлеб стоил 3 рубля фунт. Союзники все не появлялись, никакой помощи ни извне, ни изнутри подоспеть не могло, и 14 декабря 1918 года министерство вынесло постановление о сдаче города. Власть была передана демократической Городской Думе, которая несколькими месяцами раньше была распущена и заменена «Комиссией по делам городского хозяйства» с И.Н.Дьяковым во главе. Теперь, в последний час гетману пришлось потревожить «революционную реликвию» — Е.П.Рябцова, которому по традиции была вручена власть над городом в эти переходные дни.
В Киев вступили войска Директории во главе с командиром «осадного корпуса» галичанином Коновальцем.
Как могло случиться, что правительство гетмана, державшееся 8 месяцев и установившее во всей стране относительный порядок, исчезло с лица земли в течение каких-нибудь двух-трех недель, почти
