– Что это за место? – спросил Джузеппе, засматриваясь на солнечные лучи в разбросанных по подушке локонах Джузеппины.

– Мое тайное убежище, – с кокетливой загадочностью ответила она, – Охотничий домик моего отца. Пара слуг, что живут здесь, – единственные, кто знает, что мне удалось сохранить его, когда папа умер.

– Неужели даже наш могучий импресарио не в курсе? – вопрос явно вылетел быстрее, чем Джузеппе успел себя остановить.

Она молча посмотрела на него, умоляя взглядом оставить тему. Он улыбнулся и кивнул. Ему тоже хотелось сейчас притвориться, что мира за стенами затерянного в полях домика не существует. И все же, отчасти в надежде получить совет, он не удержался чтобы не похвастаться.

– Театр Ла Скала предоставил контракт на новую оперу. Гонорар я могу назначить сам! – повернул он разговор в другую сторону.

– Насколько я помню, гонорар Беллини за «Норму» составлял восемь тысяч лир, – нисколько не удивившись, лукаво промолвила она.

Лицо маэстро наполнилось по-детски искренним изумлением. На такую сумму он и не думал решиться. Да и на одну ступень с великим Беллини, он пока вставать был не готов.

– Почему бы и нет, Джузеппе? – засмеялась Джузеппина.

Она впервые назвала его по имени, и волнение нежным теплом пробежало вниз по его позвоночнику.

– Произнеси мое имя еще раз.

Она придвинулась к нему ближе и прошептала, почти касаясь его губ:

– Джузеппе.

– Джузеппина, – промолвил он и прижал ее к себе.

День прошел в беззаботном смехе, ласках, и разговорах обо всем на свете. Обо всем, кроме того, что ждало их по возвращении в Милан. Мысль, что он нарушает мужской кодекс, предавая доверие человека, которому обязан и началом, и возрождением своей оперной карьеры, Джузеппе не посещала вовсе. Он не понимал, что может предложить прекрасной возлюбленной, и это выводило его из себя. В том, что он любил Джузеппину, маэстро уже не сомневался, но каким образом, учитывая обстоятельства, можно было дать шанс их отношениям? Сколько он ни ломал голову, придумать не получалось.

Поведение же самой Джузеппины на удивление было лишено всяческого, столь свойственного женщинам, желания обсудить перспективы их совместного будущего. А потому завести разговор на эту тему Верди так и не решился.

Вечером Джузеппе сидел на полу у горящего камина, Джузеппина лежала, положив голову ему на колени. Ее распущенные волосы струились по его ногам. Она что-то увлеченно рисовала в небольшом эскизнике углем и рассказывала Джузеппе о себе. Она впервые за долгие годы кому-то о себе рассказывала.

– Отец был капельмейстером кафедрального собора Святого Иоанна Крестителя в Монце. Оперы папы ставились в театрах Милана и Турина. Я выросла под звуки его произведений. Впервые он посадил меня за рояль, когда мне не было и шести. Он учил меня музыке почти каждый день, грезил моей певческой карьерой, но так и не успел добиться успеха даже для себя. Господь забрал отца к себе слишком рано. Сестра больна от рождения. Мать была разорена. А все, что имелось у меня – лишь красивое лицо и два года учебы в консерватории. Мама настаивала, чтобы я нашла завидную пару. Но перспектива стать кормилицей семьи привлекала меня гораздо больше, чем быть законной собственностью какого-то толстосума, знающего, что я досталась ему даром. Оба пути ведут в западню, как ни посмотри… Мне было шестнадцать… Откуда я могла знать? К тому же, я чувствовала себя по-настоящему живой, только когда пела.

– Силки расставил Мерелли? – задумчиво спросил Джузеппе, расчесывая пальцами густые локоны Джузеппины и наблюдая за ее работой.

– Скорее сети, – улыбнулась она, – в них я нашла спасение и исполнение своих самых честолюбивых желаний.

Джузеппе не нашел, что ответить. Эта сильная, талантливая, прекрасная женщина, была сейчас таким хрупким, беззащитным созданием в его руках, а у него не хватало сил, чтобы защитить и обеспечить ее всем, чего она достойна. У Мерелли и силы, и возможности имелись в избытке. Мысли об этом злостью, ревностью и завистью больно кольнули в сердце маэстро.

Вечером Джузеппе отправился на кухню, самостоятельно заваривать отвар из трав, который Джузеппине полагалось принимать на ночь. Ему нравилось заботиться о ней. Никогда раньше ему так не нравилось ни о ком заботиться.

Джузеппина ждала его в спальне. Размышляя, она мерно покачивалась в плетеном кресле-качалке, скрестив руки на животе. По выражению ее лица, отсутствующему и мрачному, любой бы понял, что безоблачным счастье этих выходных для дивы Ла Скала не было.

Джузеппе вошел в комнату с чашкой горячего напитка в руках, и мгновенная улыбка вновь озарила ее лицо радостью. Что бы ни омрачало раздумья Джузеппины, делиться этим с маэстро она была пока не готова.

– Иди в постель, – нежно скомандовал он.

Она подчинилась. Он укрыл ее одеялом, подал чашку и сел рядом. Джузеппина сделала глоток.

– Проклятие! – вскричал Джузеппе, – Никак не пойму, как ты это можешь пить? Оно же воняет навозом!

– Судя по вкусу, это он и есть, – засмеялась Джузеппина, – Давно подозреваю, что доктор Поллини просто вымещает на мне всю свою злость на женщин.

Джузеппе искренне расхохотался. Джузеппина сделала еще глоток.

– Идея целовать меня вряд ли придет тебе в голову после того, как я допью эту жижу, – кокетливо заметила она.

– Допивай и увидишь.

На следующее утро, за день до заключительного в сезоне спектакля, настала пора отправляться в Милан. За все время, проведенное вместе, они так и не поговорили о правилах игры, которым будут следовать по возвращении в мир большого города.

Джузеппина, одетая в строгий костюм для путешествий, ждала, когда Джузеппе соберется в гостиной. Лицо ее выражало глубокую сосредоточенность человека, готовящегося принять приговор.

Верди же спустился по лестнице в прекрасном настроении, слегка помахивая дорожной сумкой. Кинув сумку на пол, он посмотрел в глаза Джузеппине, и прочитал в них то, что заставило улыбку на его лице медленно раствориться. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Он – с немым вопросом, она – набираясь мужества.

– Я намерена покинуть Милан на утро после последнего выступления, – произнесла она ровным, несколько чуть более официальным, чем следовало, тоном.

– Покинуть… – пробормотал Джузеппе, который уже не сомневался, что покинуть собираются не только Милан, но и его.

– В обозримые планы не входит мое возвращение, – все также на одной ноте произнесла она, вскинув подбородок.

– Не вхожу я, как я понимаю, – услышал Джузеппе как будто где-то далеко свой низкий, охрипший от внезапного негодования, голос.

Джузеппина набрала в грудь воздуха, словно перед прыжком в воду, и выдохнула тихим, слегка дрожащим голосом:

– Во мне дитя, Джузеппе. Его дитя.