Судя по всему, Рязанов не совсем точно понял данное высказывание своего «соавтора». На самом деле из него следует, что режиссер «добился своего» от руководства, которое с неохотой и ворчанием, но все-таки дозволило отстающей от плана съемочной группе заняться работой над незапланированным дорогостоящим эпизодом (и все это как раз было чистой правдой).

А вот неосторожными словами «он заставил меня переписывать стихотворный диалог» Гладков действительно крепко подставился. Неудивительно, что после прочтения этой статьи у Рязанова отпали всякие сомнения относительно авторства «Давным-давно». С тех пор и до конца жизни Эльдар Александрович не сомневался в том, что Гладков не имел к написанию пьесы ни малейшего отношения.

«Мемуары пишут по-разному, — размышлял на эту тему Рязанов в собственных воспоминаниях. — Строки же, посвященные сочинению „Давным-давно“, по-моему, были написаны с одной только целью — доказать собственное авторство. Либо Гладкову говорили кое-что в лицо, либо до него доходили неприятные разговоры и слухи, что пьеса на самом деле принадлежала не ему. В общем, надо было всех уверить в обратном».

С этими доводами трудно не согласиться. Однако то, что Гладкову хотелось уверить всех в своем авторстве пьесы, не означает, что он не был ее автором в действительности. Человек, судя по всему, очень наивный, он и прибег к наивной же попытке оправдаться и очиститься от подозрений, которых, возможно, не заслуживал. «Когда я изредка вспоминал, как Гладков увиливал от написания сценария, я не мог понять, почему он, скажем, не нанял какого-нибудь литературного негра, чтобы тот зарифмовал ему, за плату, разумеется, эти несколько сценок, — недоумевал Рязанов. — Он мог бы, в конце концов, сослаться на свою неслыханную занятость, чтобы не вызвать подозрений. Но ему, видно, подобная хитрость даже не пришла в голову. Он простодушно полагал, что как-нибудь обойдется. Сходило же с рук до этого. И он оказался прав, действительно обошлось».

Все это, конечно, свидетельствует прежде всего о невероятной инфантильности Александра Гладкова, которого именно по этой причине не хочется уличать в моральной нечистоплотности. Но из всей этой истории явствует одно: Гладков не видел ничего предосудительного в том, чтобы уклоняться от выполнения взятых на себя обязательств. Это его не красит, однако подозрения в присвоении им чужого сочинения отсюда никак не вытекают. Можно сказать, они столь же безосновательны, как и в случае Михаила Шолохова с «Тихим Доном». Пора бы уж оставить все эти пересуды; в истории советской литературы четко зафиксировано: Гришка Мелехов и его Аксинья — творения Шолохова, поручик Ржевский и Шурочка Азарова — детища Гладкова. И вряд ли эти факты когда-либо придется признать неверными.

Вернемся, однако, к началу работы над «Гусарской балладой» (кстати, это название придумал Леонид Зорин — сценарист предыдущего рязановского фильма). Сразу после того как у Рязанова на руках оказался самостоятельно написанный им готовый сценарий, он на несколько месяцев полностью забыл о Гладкове и с головой ушел в заботы, связанные с подготовительным периодом съемок.

Последующие проблемы при постановке «Гусарской баллады» были связаны с подбором актеров; Рязанов и впоследствии не раз и не два будет обжигаться именно на этой, казалось бы такой безобидной, стадии производства фильма.

Так, режиссера с самого начала огорошили категорическим отказом утвердить на главную мужскую роль именно того актера, в котором он в то время души не чаял и видел идеального поручика Ржевского. Пробовались Александр Лазарев, Вячеслав Тихонов, а также оба исполнителя главных ролей в «Человеке ниоткуда» — Юрий Яковлев и Сергей Юрский. Как раз от пробы последнего Эльдар пришел в наибольший восторг, который ни на йоту не разделили ни директор «Мосфильма» Владимир Сурин, ни даже рязановский покровитель Иван Пырьев. Оба руководителя в один голос возмутились «некрасивостью» актера. Возможно, сыграло свою роль и то обстоятельство, что именно Юрский ассоциировался с ославленным на всю страну «Человеком ниоткуда» — лентой, фактически официально признанной позором «Мосфильма».

— В общем, бери Яковлева, — сказал Рязанову Пырьев. — Тут и думать нечего. Красивый, высокий, темпераментный — настоящий гусар!

Рязанову пришлось подчиниться. Вероятно, режиссер не воспринял это как слишком уж большое поражение: в конце концов, Яковлеву он тоже очень симпатизировал, а в процессе съемок убедился, что гусар из того — и впрямь хоть куда! (Роль Ржевского, впрочем, не была такой уж органичной для Яковлева; по собственным воспоминаниям артиста, ему тогда «было внове сыграть гусара, „бретера и забияку“, рубить шашкой, скакать на лошади. Удаль — не самое сильное мое качество, — надо было, чтоб стало моим». И оно таковым стало — Юрий Васильевич все-таки был актером от бога.)

С другой стороны, Рязанов справедливо считал центральным образом фильма Шурочку Азарову, а подобрать актрису на эту роль было куда труднее. Шурочка должна была сочетать в себе юность, субтильность, артистизм, мужество, уметь петь, танцевать, скакать на лошади, фехтовать. В мундире корнета она должна была походить на воинственного юношу, в бальном платье — на очаровательную аристократическую барышню.

Конечно, Эльдар не мог в данном случае не вспомнить об открытой им Людмиле Гурченко — и вызвал ее на пробы в числе первых. Однако у актрисы в то время были серьезные неурядицы в личной жизни, и перед своим кинематографическим «отцом» она на сей раз предстала не в лучшей форме. Кроме того, именно тогда между Рязановым и Гурченко пробежала черная кошка, что объясняет огромный перерыв в их совместной работе, растянувшийся на двадцать лет. Рязанов об этой туманной то ли ссоре, то ли обиде не упоминал ни в одной книге и ни в одном интервью. Да и сама Гурченко в воспоминаниях поведала об этом лишь в общих выражениях:

«В 1962 году вместе с Вячеславом Тихоновым „пробовались“ в фильм „Гусарская баллада“. <…>. Думаю, та проба была далеко не лучшая в моей жизни. <…>

В те дни произошла одна маленькая кинематографическая историйка. Маленькая нелепая историйка, которая развела нас с режиссером аж до 1980 года.

В кино, когда фильм задействован, все профессии от помрежа до режиссера-постановщика — главные винты и винтики. Есть такие винтики, которые входят в доверие к рулевому и, пользуясь тем, что рулевой занят более важными проблемами, чем сплетни, интриги, испорченный телефон, в удачный момент тихонько нашептывают и подливают яду. Когда в пене, в мыле, в азарте режиссер тащит картину, любой дурацкой реплике можно придать гиперболизированное значение. Остановиться, разобраться нет сил, времени — план, люди, здоровье, актеры, студия, бессонница… Видно, чем-то я то ли не угодила, то ли была просто неприятна тому винтику. Но яд был пролит. И, как это ни обидно признать, очень талантливо. И в обе стороны. Я насупилась. А