было еще достаточно), сколько затем, чтобы успеть отснять все сцены на зимней натуре, пока окончательно не растаял снег. Одной из таковых сцен был и проезд Кутузова перед войсками по заснеженной дороге.

Только поздней весной Рязанов поставил студию перед фактом, что в роли Кутузова он снимает Ильинского несмотря на все былые возражения вышестоящих товарищей. И «зимняя» съемка с Ильинским действительно оказалась для Рязанова козырной картой. Сурин и Пырьев, понятно, пожурили не в меру самостоятельного постановщика, но махнули рукой: ладно уж, роль небольшая — сойдет и Ильинский.

Однако вскоре Рязанову пришлось столкнуться с недовольством такого «начальника», против которого у него не было приема, — «первой леди» советской культуры Екатерины Фурцевой. Приехав как-то раз на «Мосфильм» и встретив там Рязанова, министр буквально накинулась на него:

— Вы хоть понимаете, что наделали?! Это же надо додуматься — снять комика Ильинского в роли великого Кутузова, гордости нашей родины! Его же все зрители будут встречать хохотом — и вы это прекрасно знаете! Неужели вы намеренно хотели уронить честь выдающегося полководца?! В общем, дело ясное — в таком виде мы картину не выпустим. Придется переснимать!

Таким образом, на хитрость в духе Леночки Крыловой Рязанов получил отпор в манере Огурцова: «Так, ну что ж, товарищи, коллектив большой, народ квалифицированный, работа проделана большая, у меня лично сомнений нет — это дело так не пойдет!»

Рязанов заикнулся было, что до годовщины Бородинской битвы остаются считаные дни, но получил в ответ:

— О том, чтобы выпускать картину к юбилею, речи уже вообще быть не может! Извольте переснять все сцены с Ильинским — и тогда уже будем думать о дате выхода.

— Екатерина Алексеевна, — предпринял последнюю попытку Рязанов, — сейчас переснимать невозможно. У нас там зимняя натура, в том числе в сценах с Ильинским…

— Ничего, — отмахнулась Фурцева — у вас в кино все можно. Найдете выход.

Фраза получилась двусмысленной, явно требуя логического продолжения: «У вас в кино все можно, кроме того, что нельзя. А что нельзя, решаем мы, а не вы».

После этого Фурцева с чувством выполненного долга энергично застучала каблуками по мосфильмовскому коридору, удаляясь от провинившегося режиссера. Эльдар чувствовал себя буквально уничтоженным. Не было никакого желания прогибаться перед властным самодуром («самодурой», как позже скажет Новосельцев Калугиной в «Служебном романе»), заменять актера, переснимать все соответствующие сцены заново… А как Рязанов посмотрит в глаза Ильинскому, которого он уверял, что весь «Мосфильм» в восторге от его работы в «Гусарской балладе»!.. Нет-нет, переснимать он ничего не будет. И это, конечно, катастрофа. Второй фильм подряд запрещают. Он становится «полочным» режиссером. В определенных кругах он, безусловно, приобретет высокий моральный авторитет, но не к этому Эльдар стремился! А теперь уже вовсе ни к чему не хочется стремиться. Все полетело к чертям, жизнь сложилась скверно, он уже никогда не оправится от этого удара…

Во власти этих скорбных размышлений эмоциональный Рязанов просуществовал несколько дней. Как вдруг ему сообщили, что «Гусарскую балладу» придут смотреть на студию журналисты газеты «Известия» во главе с ее главным редактором Алексеем Аджубеем, зятем первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева. Учитывая эту родственную связь, можно было с уверенностью утверждать, что Аджубей в те времена был всесильнее любой Фурцевой. Если он вступится за картину, все может измениться в одночасье — и для «Гусарской баллады», и для самого Рязанова.

Воодушевленный Эльдар облачился в свой лучший костюм и загодя прибыл в просмотровый зал, с нетерпением ожидая высокого гостя и его реакции. Полной уверенности, что на просмотре будет присутствовать главред, а не только его сотрудники, не было. В нетерпении Рязанов обратился к первому попавшемуся ему на глаза известинцу:

— А Аджубей будет?

— Обещал, — полууспокоили Рязанова.

В конце концов редактор все-таки подошел. Да не один, а с маленьким сыном — хрущевским, стало быть, внуком. Внук этот и стал причиной последнего нервного потрясения Эльдара в связи с «Гусарской балладой».

Не успели запустить пленку и зазвучать первые аккорды мажорной музыки Тихона Хренникова (Рязанов не стал менять композитора, работавшего над спектаклем «Давным-давно», дабы сохранить в фильме все шлягерные мелодии), как на весь зал раздался пронзительный плаксивый крик юного Аджубея:

— Папа, я не хочу это смотреть! Не хочу, не буду!

Отцовские попытки урезонить мальца ни к чему не привели, и оба Аджубея поспешили к выходу.

Мнительный Рязанов закрыл глаза и прошептал: «Это конец». Его не успокоило даже то, что через несколько минут главный редактор вернулся в зал и уже не выходил до самого конца сеанса. Эльдар почему-то уверился, что выходка капризного мальчишки поставила на его фильме окончательный и бесповоротный крест. Все полтора часа режиссер бессмысленным взором смотрел на собственное детище, находя каждую сцену и каждый кадр ничтожными и отвратительными. «Картину запретят — и правильно, — мазохистски издевался над собой Рязанов. — Кому нужно такое дерьмо, от которого даже дети шарахаются…»

По окончании просмотра Эльдар еле нашел в себе силы, чтобы выйти на сцену и пробубнить перед журналистами несколько вялых слов по поводу того, что они только что увидели. К Аджубею Рязанов даже и подходить не стал — просто поплелся домой, проклиная судьбу, страну, все мироздание и собственный идиотизм.

Теперь он чувствовал себя еще хуже, чем после разговора с Фурцевой. Он уже вполне пережил тогда осознание своего фиаско с «Гусарской балладой», но ему зачем-то дали ложную надежду. Шанс и без того был призрачный — так он еще и рухнул из-за нелепого пустяка: младенческой истерики! И зачем этот Аджубей вообще потащился на студию со своим визгливым отпрыском?!

Но всю эту депрессивную мизантропию в Рязанове как рукой сняло после крошечной заметки кинокритика Нателлы Лордкипанидзе, опубликованной в «Неделе» — выходном приложении к «Известиям». Автор этой мини-рецензии очень тепло отозвалась о «Гусарской балладе», причем в качестве особой удачи постановки была отмечена актерская работа Игоря Ильинского. Сказочное совпадение!

Прекрасно зная силу печатного слова в то время (а в «Известиях» Аджубея эта сила была и вовсе не сокрушима), Рязанов уже не сомневался: все обошлось, срослось и выправилось. И действительно: громкая премьера «Гусарской баллады» в Доме кино вскоре была назначена именно на 7 сентября, как планировалось изначально, и прошла с огромным успехом.

Столь же триумфальным был и прокат фильма по всей стране: в 1962 году «Гусарскую балладу» посмотрели более сорока восьми миллионов человек. Тем не менее две картины в тот год оказались еще более популярны в Советском Союзе — американская «Великолепная семерка» и наш (но по духу столь же «буржуазный») «Человек-амфибия». С такими глыбами масскульта даже Рязанову тягаться было не под силу. Да он и не претендовал,