– Господи!

Анна и Соня смеялись, катаясь по полу. Соня осыпала мать сладкими жевательными червями из пакета. Миль со стоном схватила пластиковую пиратскую саблю с шариками жвачки, но упала без сил на коврик:

– Чума, чума на оба ваши дома!

Я из-за них пойду червям на пищу…

Соня, смеясь, свалилась рядом:

– Пропал, погиб!

Мать присоединилась к ней:

– Чума на оба ваши дома!

Арина Юрьевна сердито сложила руки на груди:

– Я с тобой в этом возрасте, между прочим, Маршака учила!

– Про «оторвали мишке лапу»? И кто после этого маньяк?

– Про мишку написала Агния Барто. Учи ты с дочерью нормальные стихи, знала бы это.

– А Шекспир ненормально?

Миль подняла дочь, вытянув руки, и та запарила в воздухе, расправив тряпочные «крылья».

– Что думаете о Шекспире, Софья Алексеевна?

– Он чума!

– Да ну вас! – Арина Юрьевна махнула рукой и ушла в комнату, откуда крикнула: – Аня, подойди, когда закончишь валяться. И Ване позвони, поблагодари, что предупредил нас.

Анна Миль подмигнула дочери и заговорщицки прошептала:

– Щаз-з-з!

В духовке выпекалась очередная партия печенья. Арина Юрьевна продолжала покрывать уже готовое угощение глазурью из тюбика и посыпать его миндальными лепестками, купая дочь в океане напряженного молчания.

Анна открыла стоявшую на столе коробку со специями, вынула пакетик с посыпкой в виде крошечных привидений и потрясла ими, как маракасом. Арина Юрьевна не отреагировала, и дочь сдалась, прошептав:

– Ну, что?

Арина Юрьевна оглянулась на дверь, боясь, что рисовавшая сухой пастелью в комнате Соня услышит:

– На развивашке в музее чаепитие было. Мамы других детей принесли домашнюю выпечку, шоколадные лягушки, как в «Гарри Поттере», оделись ведьмами…

– Эти мамы и есть ведьмы. Они не работают, – пробубнила Анна.

– Опять этот твой университетский снобизм! Некоторые работают. Юристами, менеджерами, маникюршами…

– Маникюршами?

– Да, представь себе, маникюршами! Делать людей красивее куда полезнее, чем рассказывать про маньяков, как по мне! Тебе не понять, конечно! Ты все шутишь. И ребенка научила. Чума, черви – вот что это?!

– «Ромео и Джульетта». Реплика умирающего Меркуцио.

– Я спрашиваю, что этот умирающий Меркуцио делает в речи моей пятилетней внучки! И вся эта языковая игра, которую ты практикуешь…

– Практикую? – Миль отщипнула кусочек стоявшего на столе кекса в форме тыквы.

– Практикуешь. «Старородящая», «многоимущая»… Дети в группе по рисованию не понимают выдуманных ею слов!..

– Окказионализмов. С ними всегда оказия.

– Опять эта твоя макаронная речь…

– Макароническая. Но вообще-то это был каламбур.

Арина Юрьевна взяла из ведра для сладостей конфету в виде глазного яблока с расширенными кровеносными сосудами.

– А то, что мы принесли на детский праздник мармелад и Соня назвала его «Глостером», поскольку жидкая кислая начинка там – вырви глаз, тоже каламбур?

Миль рассмеялась:

– Да. Причем очень хороший.

Арина Юрьевна посмотрела на нее в упор:

– Мамы из развивашки так не думают.

– К следующему занятию отойдут, – оптимистично откликнулась Миль. – Или сгинут, как нечисть, к исходу недели. – Она протянула матери мармеладный глаз. – Может, глостерку?

Арина Юрьевна потянулась за конфетой, но осеклась:

– Тьфу! Ладно. Уже почти семь. Я не одобряю это мероприятие – тоже мне популяризация науки! – но считаю, что опаздывать нельзя. И просто необходимо хорошо выглядеть. Только, пожалуйста, не на вкус современников Шекспира. И маньяка.

– И ты туда же?

– В этом я твоей Насте Корсаровой верю. Хоть и на дух ее не переношу.

Арина Юрьевна Миль была довольна в своей жизни всем, кроме дочери. У нее было много сил, и ей нравилось поддерживать идеальный порядок в огромной квартире с террасой, которая досталась после пусть не сразу, но оптимистично воспринятого развода с мужем.

Выбравшись из депрессии, приобретенной еще в браке, Арина Юрьевна вдруг обнаружила, что жизнь со взрослой дочерью и ласковой внучкой куда приятнее отжившего замужества, в котором она давно стала вечно хмурым громоотводом. Маленькая и стойкая, она со временем взяла на себя большую часть домашних хлопот, превратив жизнь соседей по этажу в кошмар умопомрачительными запахами свежесваренных супов из-под внушительной железной двери с выкованным в виде волшебного глаза Аластора Грюма глазком.

Она без преувеличения боготворила свою маленькую золотоволосую, поразительно красивую внучку Соню, которую мать иногда звала Сонетом. Каждый день малышки она уверенно превращала в праздник с шумными играми, долгими прогулками по музеям, рукоделием и танцами в тончайших шалях, которые ей годами привозил со всего света муж.

Дочь же была лишней деталью пазла под названием «Зрелая женщина живет свою насыщенную жизнь». Анна Миль казалась матери выскочкой – женщиной, старательно делающей хорошую мину при невероятно плохой игре. Мать-одиночка, работающая в провинциальном вузе, известная в узких кругах одной монографией о смехе и средневековом карнавале. Не таким успешная домохозяйка Арина Юрьевна Миль, чья лимонная меренга была поистине брендом в районе и в архитектурном бюро мужа, видела свое потомство. Не для этого возила через полгорода во Дворец творчества. Не для этого таскалась в музыкальную школу. Не для этого перешивала привезенное из Испании платье на выпускной.

Единственное, в чем Арина Юрьевна отдавала должное дочери, – так это ее бешеной работоспособности при абсолютно безынициативном пренебрежении к быту. Ей было комфортно не играть первую скрипку ни на кухне, ни в вопросах воспитания дочери. Соня была ей скорее младшей сестрой.

Вот и сейчас она рисовала маму, которая собиралась на публичную лекцию, интересуясь только платьем. Никаких типичных детских вопросов в стиле «а куда?», «а зачем?». Что за глупые вопросы, когда остаешься дома с бабушкой, под ее мягкой властью и защитой. А мама… Мама – так. В голове наверняка опять какой-нибудь очередной шут или маньяк.

Наряд, выбранный дочерью для публичной лекции, ее ожидаемо не впечатлил.

– Обязательно идти в черном пиджаке и джинсах? Кафедру в похоронном бюро поставили?

– Почти. У меня еще рубище.

– Может, это и к лучшему. Оно, в отличие от пиджака, не в обтяжку. Съеденное в обед пирожное – не отпирайся – тебя полнит.

Хмурая Миль обула тяжелые ботинки и теперь пыталась запихнуть в сумку все книги с тумбочки.

– Все свое ношу с собой? – Арина Юрьевна снова окинула дочь придирчивым взглядом. – Челночница в трауре. Так замуж не выйдешь.

– А я не замуж. Я на улицу.

– А тебе кто-нибудь говорил, что шутить не всегда уместно?

– Нет, мам. Но я вроде бы что-то читала об этом за двадцать лет изучения языковой игры.

Арина Юрьевна решительно шагнула к дочери и одним движением уложила книги в сумку.

– Твой отец тоже был рассеян, – примирительно сказала она. – И, кстати, тоже носил черт знает что. Но шутил лучше.

– Что поделать? Видимо, тут я в тебя. Пока!

Опасаясь ответного выпада, Анна вжала голову в плечи и выскочила за дверь, пока мать не опомнилась и не пошла в очередную вербальную атаку. Надо было настроиться на лекцию. И как-то успокоиться после смерти этой девушки, которая подходила к ней и спрашивала про пособие,