— Я страсть как обожаю старых женщин, — проговорил Вексель. — А если она еще истеричка или богомолка, то еще лучше. Такие отдаются мужчине с чувством сознания совершаемого ими греха, а это только увеличивает удовольствие. Женщины эти впадают в отчаяние и как бы растворяются в наслаждении. Молодые женщины или девушки с нормальной психикой — совсем не то. У набожной женщины в этом отношении нет никакого опыта, и потому она не знает никаких границ. Если уж такая свернет однажды с пути истинного, потом не сможет снова обрести душевное равновесие. Такая все разрешает. С ней можно делать все, что угодно. Вкусив наслаждение, она будет верной собачкой того, кто дал ей это наслаждение.

Вексель помолчал немного. Потом продолжил:

— Старые женщины… Собственно говоря, что значит старые? Грудь у них, как у девушек, а темперамент, как у хорошей цыганки-проститутки. Все дело в том, что затворническая жизнь где-нибудь в келье, беспрестанные моления душат все чувства, но уж если такая проснется — берегись.

— Вы, разумеется, нравы, дорогой Курт. Мать семейства связывают моральные принципы…

— К любому замку можно подобрать ключ. Если женщина найдет для себя оправдание, в два счета сбросит все моральные оковы и бросится тебе в объятия. Так будет и на этот раз. Этот остолоп каждый божий день оскорбляет свою жену… Но одного этого недостаточно. Нужно еще дернуть за веревочку с приманкой перед самым ее носом.

— У вас железная логика, дорогой Курт.

— А потом я перепасую ее тебе. В удобный момент она и тебя примет. Кажется, стало свежо, а мой ревматизм…

«Какой тип! Ведет себя словно… А какие выражения: «…потом я перепасую ее тебе». Он, оказывается, не только гомосексуалист, но и самый настоящий развратник…»

Спустившись в подвал Радаи услышал голос жены, который вернул его к действительности.

— У меня добрая весть. Вексель обещал посодействовать нам в деле Роби. Скоро наш сын снова будет дома…

Глаза худощавой высокой женщины засветились радостью.

Кровь прилила доктору к голове, но он взял себя в руки и сдержался.

— Вексель — самый обычный офицер вермахта, капитан медицинской службы, и не более. Временно исполняет обязанности хирурга в госпитале, который находится черт знает в каком пригороде. Что ты хочешь от этого паука?..

— Один друг капитана из генштаба разыщет Роби по номеру полевой почты. Вексель устроит нашему мальчику отпуск, а когда он сюда приедет, даст ему такую справку, что…

— Да ты с ума сошла! — Доктор распалялся все сильнее. — Любой военный госпиталь в любой момент могут эвакуировать. Дорога в Австрию еще не перерезана. Сядет твой Вексель в машину — и поминай как звали…

— Вексель — порядочный человек…

— Дает честное слово офицера, не так ли? — с ехидцей проговорил Радаи. — А если он сегодня ночью получит приказ на эвакуацию и утром его уже здесь не будет, что тогда?!

— Мы говорили только о том, что реально. Я прекрасно знаю его возможности. Ты почему-то считаешь меня дурой, которая ничего не понимает и ни в чем не разбирается. Однако, по словам Векселя (а информация у него точная), Будапешт будет для русских своеобразным ответом на Сталинград. Здесь будет применено новое секретное оружие…

— И ты еще веришь в эти глупости?.. — Радаи резко отодвинул от себя тарелку и дрожащими пальцами взял сигарету. Закурил. — Эта армия превратилась в самум настоящую орду, которая еще кое-как держится только благодаря немецкой организации и фашистскому фанатизму. Армия, которая совершала убийства по всей Европе, народ, который все ненавидят, с которым хотят рассчитаться за все…

— …И который, как и твой родной сын, — перебила Радаи жена, — истекает кровью на венгерской земле. Однако, как я вижу, немецкие сигареты ты куришь с удовольствием…

— Курю только потому, что фашисты разграбили все, и у нас ничего не осталось. Но ты права. — Радаи со злостью загасил сигарету. — Мне лично с немецкой кухни больше ничего не давай. Я есть не стану. Буду сидеть на кукурузе, как тысячи других венгров.

Оба замолчали. Радаи до чертиков надоели эти споры. Они еще больше разжигали взаимную неприязнь. Радаи тяжело дышал: так с ним бывало уже не раз, когда он сильно нервничал.

Он молча стал смотреть на жену и вдруг заметил, что в ней появилось какое-то самодовольство и сила, чего он уже давно не замечал в ней. Казалось, она чувствовала прилив сил и рассталась с присущей ей сентиментальностью. Все ее поведение говорило о том, что она чувствовала за собой поддержку и теперь сама могла нападать самым коварным способом.

Да, она явно помолодела.

И вдруг Радаи осенило. Подозрение было столь явным, что у него закружилась голова.

Циничные слова капитана Векселя все еще звучали у него в ушах.

«Боже мой! Значит, это правда! Жена изменяла ему с фашистом!..»

Рот женщины скривился в улыбке. В глазах сверкала злоба.

Радаи встал. Он чувствовал себя одиноким и беззащитным.

— Видите ли, я хотел попросить вас об одном… — начал было он. Голос его дрожал, а голова кружилась так сильно, что ему пришлось сесть на диван.

Жена заметила, что мужу плохо, однако не проявила и и малейшего желания помочь ему, даже стакана воды не подала. Она стояла перед Радаи, подбоченясь, и смотрела на него взглядом, полным тайного превосходства.

Доктор с трудом дотянулся до стакана. Налил воды и жадно, обливая пиджак, стал пить. Напившись, поставил стакан на пол и лег на диван. Взгляд его был устремлен в потолок.

— Ты что-то хотел сказать… — проговорила она.

— Так… Это совсем неважно… Я только хотел предупредить вас относительно «реального» взгляда, как вы изволили выразиться. Не следует забывать, что в момент, когда в армию призываются все возрасты — от подростков до стариков калек, никто не станет демобилизовывать из армии молодого здорового офицера. Это говорю вам я, отец, которому сын дорог так же, как и вам.

— О, конечно, конечно. Только ты никогда ничего не сделаешь для него, — отрубила госпожа Радаи.

— Вы же, разумеется, готовы ПОЙТИ НА ВСЕ, не так ли?..

— Совершенно верно, я готова ПОЙТИ НА ВСЕ! — не своим голосом закричала госпожа Радаи. — Понимаешь? НА ВСЕ! Для меня сын — святыня, и я готова ради него пожертвовать всем.

Радаи встал, подошел к жене, чтобы ударить ее, но не ударил. Несколько секунд смотрел на ее искаженное злобой лицо, потом снова лег на диван.

— Придет день, когда вы поймете, что вашему сыну может помочь только алиби. Когда же вы осознаете свои ошибки — сами