Шрифт:
Закладка:
Но поскольку это только учение, все его участники не испытывают того страха, который вольно или невольно им пришлось бы испытать в настоящем бою.
На небе появляются легкие кучевые облака. Мы летим над ними. Над Карпатами — грозовые тучи.
«Интересно, когда человека охватывает страх? — возникает у меня мысль. — То ли тогда, когда он чувствует, что над ним нависает угроза, то ли тогда, когда он пытается ускользнуть от этой опасности?
Как мы будем себя чувствовать, когда на нас вместо кинопулеметов будут нацелены ракеты с атомной боеголовкой?..»
Под крылом самолета — сплошная облачность. Осень. Не за горами частые дожди, непогода.
А ведь с чувством страха человек может не расставаться ни на минуту. Ну, например, если думать о том, что дом, в котором ты живешь, вдруг может рухнуть, или машина, на которой ты ездишь, неожиданно будет сбита другой машиной, или же ты ни с того ни с сего заболеешь раком, или тебя хватит инфаркт. Так чем же отличается тогда летчик от человека, который не летает, а ходит по земле? Самое главное — держать себя в руках, не распускаться, не дать страху взять верх над здравым смыслом.
Но если на нас захотят напасть и уничтожить, тогда мы должны, обязаны защищаться. Обязаны защищать родную землю от врагов. Тогда-то я и мои товарищи — Шагоди, Черге и многие другие — поднимутся в воздух, чтобы сражаться за свой дом, свою семью, за родной город — одним словом, за Родину.
Мы выполнили поставленную перед нами задачу и возвращались на свою базу. Впереди — Черге, справа от него — я, слева Шагоди. Мы с Шагоди были друзьями. Когда же мы поднимаемся в воздух, становимся боевыми товарищами. И сразу между нами нет ни злости, ни ненависти, ни пренебрежения. Сейчас мы летим на дозвуковой скорости, летим спокойно, и радиомаяк посылает нам свои сигналы. Черге первым сажает свою машину на землю, за ним Шагоди, потом я.
Я выпускаю шасси. Серая взлетно-посадочная полоса растет и приближается с каждой десятой долей секунды. Еще мгновение — и за хвостом быстрокрылой машины раскрывается купол тормозного парашюта. Все тело сковано. Внимание сосредоточено на стрелках приборов. Работают руки, ноги, мозг.
А еще через мгновение машина уже спокойно катится по бетонной полосе. Стихает грохот турбины. Я снимаю кислородную маску. К самолету подбегают техники и делают то, что им положено. Пахнет резиной и бензином.
Я вылезаю из кабины и на миг присаживаюсь на нижнюю ступеньку лестницы, усталыми движениями руки массирую лицо. Я уже нахожусь в совершенно другом мире — на земле, где все иначе, чем в воздухе. Я смотрю на медленно передвигающихся солдат, на ангары с открытыми настежь дверями, на плавно вертящуюся антенну радара. От недавней скорости не осталось и следа. Все течет медленно, размеренно, спокойно.
Ко мне подходит старший техник-лейтенант Барца и спрашивает:
— Ну как, все в порядке? Турбина?
Я киваю. Капитан Береш проверяет вооружение. На минуту он выглядывает из кабины, сдвинув фуражку на затылок.
— Чего бы вы стоили, пилотики, без ракет и пушек? — садится он на своего любимого конька. — Надеюсь, наконец-то вы поняли, что ваша турбина только для того и существует, чтобы поднять вооружение на нужную высоту и доставить в нужное место…
Я иду в душевую. Моюсь, переодеваюсь и иду домой; Дома меня ждет Марта. Я интересуюсь состоянием здоровья тестя. Оказывается, его снова увезли в больницу, снова хотят оперировать. Я машинально ем, что мне дает жена, а мысли мои заняты танками, которые мы громили.
«Ни за что на свете не променял бы службу в авиации на танковые войска».
Посмотрев передачу по телевизору, я лег спать.
Утро следующего дня было туманным. Небо затянули серые облака. За окнами раскачивались голые деревья. Соседнего дома уже не было видно за нелепой густого тумана. Его может разогнать лишь сильный ветер.
Но ветра нет. Нет ни заморозков, ни снега, ни солнца. Не слышно рокота турбин. Лишь иногда между домами проползет грузовик.
Занятия идут строго по распорядку дня: в классах пилоты ломают головы над задачами из высшей математики, совершенствуют свои знания по специальности.
И так каждый день. Одни и те же лица. Одни и те же учебные классы. Одна и та же обстановка. Из классов все идут обедать в офицерскую столовую. За обедом пересказывают старые, уже не раз слышанные анекдоты. Ничего нового. Для летчика-истребителя нелетные дни кажутся серыми, длинными и скучными. На земле летчик-истребитель из орла как бы превращается в черепаху.
Дома все те же разговоры. Врачи отказались делать тестю операцию. Решили подождать. «Чего же вы хотите от такого старого человека?» Марта на чем свет стоит ругает докторов, потому что для нее жизнь отца — самое важное.
— Если бы речь зашла об их собственной жизни, они не были бы такими безразличными и инертными, — жалуется Марта.
Я ем суп и молча киваю головой, давая понять, что я с ней согласен. Откровенно говоря, Марта со своим бесконечным недовольством и жалобами стала раздражать меня. В конце концов, человек, вернувшись домой с работы, хочет отдохнуть.
Я уже открываю рот, чтобы защитить врачей, которые тоже не в силах творить чудеса, хотя через их руки и прошли тысячи больных, но, спохватившись, снова закрываю рот, не осмеливаясь высказать свое мнение жене, отчего кажусь Марте подозрительным. Чего доброго, мое молчание она примет за безразличие к судьбе тестя.
И чтобы доказать обратное, я начинаю энергично поддакивать жене.
После ужина опять смотрю телевизор. Потом ложусь спать.
В голову мне вдруг приходит мысль, что весь сегодняшний день да и всю неделю я ни разу не вспомнил о Пете.
Примечания
1
Это выражение венгры используют, когда хотят перейти с собеседником на «ты». — Прим. ред.
