Все навалилось на Фролова без предупреждения: дача, груши, папа, дед. Он шел и лихорадочно думал: на кой черт ты это рассказываешь и какой реакции ждешь?

— Мы почти пришли.

Юдин свернул с тропинки и открыл калитку. Из-за зарослей деревьев выглядывал двухэтажный дом с белыми ставнями. На крыльце лежали вязанка дров и старые калоши.

— Забежим на минутку, — сказал Юдин. В руках у него позвякивала связка ключей.

Фролов как во сне поднялся на крыльцо. В сенях было светло. На окнах болтались белые занавески. Фролов разулся и заглянул в комнату. Это была то ли гостиная, то ли столовая.

Он остановился около большого круглого стола и зачем-то потрогал белую кружевную салфетку посередине столешницы. Над ней возвышался старый графин с сухостоем. Цветы немного осыпались, и по столу тянулся след из мелких лепестков.

— Будешь чай? — крикнул Юдин с кухни.

— Нет, — сказал Фролов. — Но спасибо.

Встревоженный его тоном, Юдин выглянул из кухни.

— Я слишком много болтаю, да?

Что-то в лице Фролова заставило его остановиться. Он замер в дверном проеме — замер, как кролик перед коброй, и Фролову стало смешно.

Стояла тишина, какой никогда не бывает в городе. Тикали часы. Из окна пробивался широкий луч света; он падал на пол, разрезая пространство надвое, и в полосе солнца кружилась пыль. Фролов подумал: какой смысл ходить вокруг да около, вспоминать о деде, пить чай, вести бессмысленный разговор о грушах. Пусть удар судьбы случится сразу, быстрый, как выстрел.

Фролов подошел поближе. Юдин не двигался, просто ждал. Фролов шагнул вперед и поцеловал его в губы. Потом помедлил, стряхнул с Юдина куртку, зарылся рукой в его волосы и сгреб в охапку темные кудри.

— Подожди, — пискнул Юдин. — Там же чай… чайник на плите.

Чайник зашипел, как гюрза, потом забулькал и наконец сбился на свист, звонкий и нарастающий, полный дрожи. Руки Фролова быстро шарили под чужой рубашкой, потом расстегнули ремень Юдина и нырнули в брюки. Раздался придушенный всхлип. Фролов трогал Юдина, как мог бы трогать себя, если бы это было позволено: зло и жадно, захлебываясь от исступления. Даже не замечал, отвечают ему или нет, главное, чтоб не оттолкнули. Если бы Фролов задумался о том, что творит, он бы замер, охваченный ужасом, но задумываться было некогда — он тискал и щупал, дышал сквозь сцепленные зубы, утыкался носом Юдину в шею, удивляясь: что ж это за шея такая, почему она так дивно пахнет?

Потом все кончилось. Все прошло, схлынуло, как волна. Все еще одетый, Фролов сидел на полу рядом с расхристанным Юдиным. Постепенно сквозь шум в ушах до него начали доходить звуки внешнего мира: громкое дыхание, скрип половиц и далекий отчаянный свист.

— Чайник, — тихо подсказал Юдин. — Надо газ выключить.

Фролов сходил на кухню и добросовестно выключил газ. Чайник взвизгнул и успокоился. Фролов навис над плитой, тоже пытаясь успокоиться; казалось, еще секунда — и голова лопнет с таким звонким и громким звуком, с каким лопается надутый до предела воздушный шарик.

Он взял полотенце с вешалки и вытер дрожащие руки. В дверном проеме кухни появился Юдин. Из его расстегнутых штанов бесстыдно торчало белое хлопковое белье.

— Слушай, — начал он, — но ведь ты не… в смысле, давай я…

Фролов помотал головой. Он уступил Юдину место у плиты, а сам сел на табурет у двери и спрятал руки в полотенце, чтобы Юдин не заметил, как сильно они дрожат.

— Совсем пустой, — рассеянно сказал Юдин, взвесив в руке чайник. Затем он обратил внимание на Фролова, оставил чайник и сел перед табуретом на корточки. — Что-то ты бледный. Все нормально?

Глаза у него были ясные, как у ребенка. Голубые-голубые, с темным гвоздиком зрачка посередине; вокруг частокол длинных ресниц, как у девчонки, и ранние складочки морщин в уголках глаз. Не дождавшись ответа, он провел рукой по волосам Фролова, так легко и ненавязчиво, будто уже много раз это делал.

— Ну, че насчет чая? Будешь?

Фролов кивнул. Ему было неловко от прикосновения, и он согласился бы на что угодно, лишь бы это прекратилось.

Потом они сидели за столом в комнате и пили чай из фарфоровых чашек. Фролову досталась чашка с еле заметной трещинкой у ручки и парадным золотистым ободком. Он подумал: сейчас такие красивые сервизы даже в «Березке» не найдешь, а у Юдиных они преспокойно стоят в буфете на даче и используются не в праздник, а в обычный день.

Он задался вопросом: если Юдины так хорошо живут, то почему не могут добиться отдельной кооперативной квартиры, как у Егорова? Вопрос был идиотский. Мозг Фролова судорожно искал привычное. Он готов был думать о чем угодно, лишь бы не о главном: значит, вот как это бывает. Теперь я не я? Я кто-то другой? Теперь все изменится? Казалось немыслимым, что сегодня Фролов вернется домой и будет как раньше смотреть в глаза Лене и Ваньке.

— И все-таки не могу понять, откуда ты взялся, Вов. Так странно, что я тебя раньше не видел.

— Может, видел и забыл.

— Ага, конечно. Ты чего, не знаешь, что ты очень красивый?

У Фролова подвело живот.

— Хороший сервиз, — сказал он, чтобы сменить тему. В фарфоровой чашке кружились мелкие чаинки.

— А… да. Это еще папа привез. Не помню, откуда.

Пауза растянулась надолго. Тикали часы. Звякала ложечка, мерно перемешивающая чай.

— Ну… мне, наверное, пора, — сказал Фролов.

— Стой, погоди. Может, останешься?

— Пойду.

— Правда, останься. Куда спешить?

— Нет. Я пойду. Извини.

Юдин догнал Фролова в сенях.

— Мы еще даже на рыбалку не ходили.

Фролов подумал: какая рыбалка, ну кого ты обманываешь.

Все было так глупо, так ярко и так дико. Фролов ехал в электричке и смотрел в окно. В какой-то момент громыхнули двери, и в дверях вагона появился грузный мужчина в кепке и больших очках. Он блаженно улыбался и смотрел куда-то вдаль — не на людей, а поверх голов. Откашлявшись, он затянул «Одинокую гармонь».