Ванька стоял у стола, хмуро рассматривая процессию. Весь его вид выражал досаду оттого, что приходится участвовать в досмотре. Лена без особого энтузиазма предложила гостям чай и конфеты, они решительно отказались. Пожилая утомленная дама стояла у двери и посматривала на часы.

— Стало быть, живете здесь втроем?

— Да, — сказал Фролов. — Я, жена и сын.

— И как давно?

— Семнадцать лет.

— Давненько, — посетовала женщина с сумкой.

— Вот именно, — согласился Фролов. — Нас уже шесть раз двигали в очереди. Разумеется, по не зависящим от нас причинам. Лена, скажи же?..

— А вы где работаете? — осведомился парень с бумагами, обращаясь к Лене. Та пожала плечами.

— Кадровик в трамвайном депо.

— А вы у себя там, в депо, в очереди на улучшение жилищных условий не стоите?

— Как-то не приходилось. Мы все на Вовин комбинат надеялись.

— Но такая возможность есть?

— Да, но…

— Ясно, — парень опять что-то черкнул в бумагах. — А сколько лет сыну?

— Семнадцать, — подал голос Ванька.

— Скоро в институт, значит, — проницательно заметила женщина с сумкой.

Фролов стрельнул взглядом в сына: не вздумай сказать, что уезжаешь.

— Да, — сказал Ваня. — Буду поступать на радиотехнику.

— Это хорошо, — одобрила женщина, — хорошо… Там ведь дают общежитие?

— На всех не напасешься, — вмешался Фролов. — Приоритет у сельских, сами знаете. Считается, что у нас, городских, уже есть жилье. Но что у нас за жилье — сами видите. Стены как картон, общие помещения такие, что ни одна комиссия не одобрит, да и контингент никуда не годится. И это я еще молчу про метраж и нормативы.

Женщина хмыкнула, задала еще несколько вопросов про состояние труб, что-то измерила, постучала по стенам. Затем заявила, что вопросов больше нет, все учтено и записано. Фролов проводил делегацию на выход.

Вернувшись, он застал Ваньку за сборами, а Ленку за чаем. Хмуро уставившись в кружку, она размешивала заварку с сахаром.

— Что с вами такое? Чуть не сорвали все!

— Пап, я сделал все, как ты просил. А теперь извини, мне надо бежать.

— Опять к этой Оксане?.. Я одного не пойму: ты как вообще собираешься поступать? Уже почти сентябрь прошел, а я ни разу не видел тебя за уроками.

Ваня покраснел и, не отвечая, нырнул обуваться за ширму.

— Не цепляйся к нему, — попросила Лена.

Разъяренный, он обернулся к жене, и все опять покатилось по наклонной. «А ты? Ты тоже хороша!» — «Вова, прекрати, я ничего такого не сказала». — «Вот именно — не сказала, а надо говорить, а то все упустим!» — «Хватит, Вова, хватит». — «Можно подумать, мне одному эта квартира нужна. Что вы за люди!»

Хлопнула дверь: это Ванька, бормотнув что-то прощальное, убежал по своим делам. Фроловы продолжали ругаться, ничего не слыша, пока за стенкой не постучали соседи: мол, хорош кричать, уже и телевизора не слышно.

Лена с мрачным видом ушла на кухню разогревать ужин, а Фролов сел на диван и закрыл глаза. Под веками пульсировали пятна света. Он жутко устал и все еще был раздосадован на жену, сына и комиссию; вместе с тем в душу закрадывалось смутное чувство вины, будто причина его взвинченности была вовсе не в комиссии и он зря накинулся на Лену.

Ранним утром в субботу Фролов вскочил без будильника, быстро оделся, а затем долго стоял у зеркала, включив тусклую лампу. Свитер подойдет или нет? Брюки обычные или выходные? Что с обувью — надеть ботинки или сапоги?

Уже выходя, он случайно разбудил Ваню. Зевая и шлепая босыми ногами по полу, сын вышел к двери и шепотом сказал:

— Пап, сегодня ж выходной.

— Я знаю. Поехал на рыбалку, не теряй.

— А где удочка? — удивился Ваня.

— У друга возьму.

— У дяди Саши, что ли?

— Нет, — Фролов взял портфель и, пока сын не задал еще один неудобный вопрос, выскользнул за дверь. — Иди поспи, рано еще.

Он был на вокзале за полчаса до отправления электрички. Нервничая, навернул пару кругов вокруг вокзала и купил в дорогу газету. Ему попалась статья о проблемах комбайнеров: то ли им чего-то не хватало, то ли, наоборот, чего-то было чересчур. Фролов перечитал статью раз пять и, отчаявшись что-то понять, бросил газету в урну.

Подошла электричка. Он выбрал безлюдный вагон, сел в углу у окна и закрыл глаза. Ехал, думал. Было страшновато. Наконец голос в репродукторе объявил:

— Следующая станция — Морозовка.

Электричка замедлилась, двери открылись, и Фролов вышел на платформу.

Справа и слева от платформы простирались ряды домов — островерхие крыши, веранды, парники и грядки. Пахло примятой травой и бабьим летом. На дальнем краю платформы стоял Юдин, сунув руки в карманы потрепанной куртки. При виде Фролова он выпрямился и бодрым шагом пошел навстречу.

Он шел пружинистым шагом, улыбаясь Фролову как старому другу. Подошел, протянул руку. Фролов пожал ее. Они спустились с платформы и пошли по тропинке вдоль дачных домиков.

Погода стояла прекрасная: в этом году лето растянулось на весь сентябрь, и даже теперь, в преддверии октября, солнце все еще пекло макушку. Попискивали комары. Ветер принес с реки слабый запах глины и камышей.

Юдин какое-то время молчал, а потом начал рассказывать ерунду — что-то об электричке, дачах, родственниках. Оказывается, эту дачу еще в тридцатых годах построил его дед, профессор ботаники. На участке он посадил яблони и редкий гибридный сорт груш. Груши были румяные, сладкие и терпкие, из них получалось волшебное грушевое вино — то есть самогонка, конечно, но дед называл ее вином. Слово «груша» он произносил как «хруша», чем ужасно раздражал сына-лингвиста — папу Юдина.

Выяснилось, что у деда были научные работы и государственные награды, он одно время работал с Мичуриным в Тамбовской области, но потом вернулся. Ему предложили сделать питомник при дендрарии.

— И, кстати, на чердаке до сих пор лежит его архив, нужно разобрать, а у меня все руки не