Рассчитывать приходилось теперь только на собственные силы, деньги, которые катастрофически быстро таяли, да на удачу, без которой еще ни одно дело не выгорало. Другого варианта не было. Филипп повел свой отряд быстрым и форсированным маршем на юг, маневрируя вдоль зыбкой и точно не установленной границы Арагона с мусульманскими землями. Как назло, повозки с пехотой и тылами стали отставать, сильно сдерживая скорость движения, поэтому, поразмыслив, де Леви выделил десяток рыцарей, кои показались ему толковыми, для командования ими и приказал следовать, правда, со всеми осторожностями, к Таррагону.

Альмогаваров во главе с Рамоном он выслал вперед, приказав им, по возможности, не обнаружить себя раньше времени и разведать обстановку по ходу следования отрядов, сам же Филипп возглавил рыцарскую конницу и всех стрелков, пересаженных на лошадей или мулов. Пятерых скандинавов – они были родом из Норвегии и дикой Швеции – де Леви держал возле себя, создав из них подобие личной гвардии.

Вообще-то, почти вся Европа была представлена в рыцарской коннице. Из оставшихся ста пятнадцати рыцарей, сорок восемь были уроженцами Кастилии, Леона, Наварры и Арагона, двадцать семь были из Англии, тридцать восемь из Южной Франции, Аквитании и Пуату, и лишь два рыцаря представляли далекую Германию, да и то, один был из Эно, а другой из Баварии.

Рамон оживился и стал просто неузнаваем – предвкушение боя, возможного плена или смерти мигом превратили его в рассудительного, но бесстрашного командира, не любившего рисковать без надобности людьми, но и не уклонявшегося от схватки, если так было нужным.

Через два дня пути он возвратился, приведя за собой целый обоз вьючных верблюдов и лошадей, нагруженных товарами, продовольствие и, что особенно порадовало Филиппа, мусульманским золотом и серебром. И пусть его было немного, но эта добыча была, пожалуй, самой главной, ведь де Леви мог теперь не волноваться о том, как ему придется расплачиваться со своими наемниками.

Отряд меньше чем за две недели сумел незамеченным добраться до округа Таррагона. Это было вдвойне удивительно, тем более что мусульмане, пользуясь временной передышкой в войне с Арагоном и Кастилией, основной своей массой стали возвращаться домой.

И вот, когда до городских стен Таррагона оставалось каких-то семь или восемь лье, Рамон, до сего момента молча исполнявший все указания де Леви, не выдержал и, заглянув к нему как-то поздним вечером в палатку, спросил:

– Дон Робер… – наемник как-то виновато повел глазами по сторонам. – Мне тут хочется у вас спросить…

Филипп радушно улыбнулся и жестом пригласил его к столу, на который Бланка и его жена Изабелла уже заканчивали расставлять подносы с дымящимися кусками жареной баранины. Когда Рамон присел на краешек скамьи, сколоченной наспех из нескольких досок, рыцарь разлил вино по глиняным стаканам, протянул один своему помощнику и сказал:

– Я уже давно ждал, когда ты, наконец, спросишь меня…

Рамон залпом выпил кислое андалузское вино, поморщился, вытер губы рукавом и, потянувшись к куску бараньей ноги, словно вскользь спросил:

– Почему Таррагон?..

Филипп, не спеша, допил свой стакан, поставил его на стол, поддел кинжалом кусок мяса и, прежде чем укусить его, также равнодушно ответил:

– А, почему бы и не его… – он поймал обескураженный взгляд своего помощника, засмеялся и, сделавшись гораздо серьезнее, произнес. – Есть у меня одна задумка, да и зацепочка, правда, очень маленькая, но все же имеется… – Рамон, чей рот был уже набит горячей бараниной, жуя, что-то пробормотал в ответ. Де Леви, он же Бюрдет теперь, тоже принялся за еду. После недолгого и оживленного движения челюстями, он увидел, как его товарищ снова разливает вино, отложил баранину и, приняв стакан, сказал. – Таррагон – очень интересное местечко. Там, насколько я знаю, умудряются как-то уживаться и христиане, и евреи, и мусульмане. Там даже епископ должен быть!

– Да, ну?! – удивился Рамон, снова залпом осушил стакан с вином, также покривился немного и добавил, – а он-то, каким боком там оказался?..

– Да хрен его знает… – зевнул де Леви. – Нам-то, по большому счету, какая разница… – он кивком головы указал на кувшин с вином – Рамон хохотнул и снова принялся разливать терпкое и кисловатое андалузское вино. Филипп взял в руку стакан, понюхал его и произнес. – Никак не могу привыкнуть к местным винам. Они, вроде, и хорошие, но больно уж… – он замялся, пытаясь подобрать сравнение.

– Они, дон Робер, как наши женщины – ядреные! – нашелся, что сказать, Рамон.

– Вот-вот, именно, ядреное… – засмеялся Филипп. – Так вот, давай-ка, братец Рамон, вернемся к нашим баранам!

– К каким, таким, баранам? – Тот вытаращил глаза.

– Прости, это образное выражение… – Филипп похлопал его по плечу. – Вернемся к Таррагону. Там сейчас полнейшая каша и неразбериха. Мусульмане, вроде, пытаются устроить у себя что-то наподобие мелкого княжества, местные христиане, их вы зовете мозарабами, побаиваются, как бы их под шумок не порезали, и посматривают по сторонам, кидая взоры то на Арагон, то на графа Барселоны, евреи, – де Леви хмыкнул, – с этими пока неясно, хотя от погромов и они не защищены, это уж точно!

– А-а-а, – закивал головой Рамон, – а тут, значит, мы как!.. – и он ударил кулаком по столу.

– Не совсем… – Филипп поправил его. – Почти, но не совсем. У меня, – он почему-то посмотрел по сторонам с опаской, – есть одна малюсенькая зацепочка. – Его голос перешел на шепот. – Был у меня один наставник во Франции. – Он перехватил взгляд Рамона, который уже совершенно запутался и смотрел на него осоловевшим от мыслей и вина взглядом. – Он мавр, из местных. Учил меня умению управляться с конем и рубиться на мечах, да и вообще с оружием управляться…

– Ничего не понимаю… – признал Рамон и обреченно взмахнул рукой. – Запутался…

– Раз ты запутался, друг мой Рамон, значит и почти, надеюсь, никто в Испании не сможет догадаться о нашей цели. – Филипп немного успокоил его. – Его звали Билал. Он, поговаривали, был очень важным и благородным среди своих… – де Леви расстегнул ворот своей рубахи и показал Рамону ладанку, подаренную ему когда-то мавром. – Он меня принял и прикипел ко мне душой, почти как к сыну, которого у него не было, – Филипп погрустнел, вспомнив о нем, – и, наверное, уже никогда не будет. – Он мне сказал, что когда-нибудь эта ладанка мне еще сослужит добрую службу…

– И? – Рамон даже привстал в ожидании чего-то удивительного.

– Он был местным властителем Таррагона. Его род идет от какого-то там пророка, в общем, очень знатный род… – он спрятал ладанку. – А я, как его сын