Эдвард Докс — писатель начинающий, как будто еще не вполне уверенный в том, что он писатель. Он мечтает разгадать тайну гения Л. Н. Толстого. Роман «Каллиграф» выходил на русском языке. В романе «Как помочь себе самому» звучит русская тема: в центре сюжета — история русско-английской семьи. Мать после смерти мужа-англичанина возвращается в Петербург. Дети воспитаны в двух культурах. Рабочий кабинет Докса находится на корабле, пришвартованном у набережной Темзы.

Расскажите, где мы сейчас находимся. Это ваш кабинет?

Мне, как и любому писателю, трудно работать дома. Хорошо, что есть это место — оно хоть и в центре города, здесь ничто не отвлекает от работы: только компьютера никаких телефонов, можно много успеть, если посидеть часа три-четыре. В общем, это у меня что-то вроде надежного потайного укрытия. Приезжаю сюда на велосипеде, спускаюсь в машинное отделение корабля, делаю свое дело, а потом можно пойти домой и полностью отвлечься.

Как вы стали журналистом?

Мне сильно повезло — или не повезло: меня взяли на работу в редакцию газеты, такой… скажем так, не самой престижной. Я начинал там в отделе литературы, секретарем. Поскольку газета была не самая престижная, я быстро продвинулся в должности. Я сам себе немного напоминал знаменитого нападающего в очень слабой футбольной команде. Мне довелось заниматься многими вещами, которые в больших газетах мне бы не достались. Так вот, я пошел в гору, быстро сделался литературным редактором, заместителем главного редактора. Позже, заключив договор на свою первую книгу, я стал свободным художником, начал писать для центральных газет — для «Таймс», «Гардиан» и других. Мне очень нравится журналистика. Газеты в этой стране медленно умирают, но работать в них по-прежнему интересно.

На какой тематике вы специализируетесь в газетах?

Если я пишу для газет, то главным образом — об искусстве, литературе, культуре. Теперь я редко этим занимаюсь. Был у меня замечательный проект, месяца три-четыре назад, когда позвонили из «Таймс» с просьбой написать рассказ для их подборки о Бобе Дилане. Это был идеальный заказ: проза, для газеты, о моем кумире, да еще и денег много заплатили.

А что вы изучали в Кембридже?

В Кембридже я изучал английскую литературу. Интересовался студенческой общественной жизнью, был президентом колледжа, а самое главное — возглавлял Общество Боба Дилана.

Как вам пришла в голову идея «Каллиграфа»?

Меня за всю жизнь лишь однажды посетило вдохновение; все остальное время я просто работал. А момент, когда меня осенило, был вот какой: я знал, что у меня есть сюжет, в нем участвуют мужчина и женщина, и мне нужно было найти для этого парня, главного героя, профессию. Я все перепробовал. Попытался сделать его виолончелистом — не вышло; подумал, может, он морским водолазом будет, — не вышло. И тут, в один прекрасный день, наступил этот — единственный за всю жизнь — миг вдохновения. Я подумал: пусть он будет каллиграфом. Тогда он сможет заниматься разной поэзией; там будут Шекспир Байрон, Джон Донн, решил я. Каллиграф плюс Джон Донн — есть книга! Один только момент был, а все остальное — работа, работа, работа. Но момент, когда пришла отличная идея, все-таки был. Теперь жду следующего.

Каллиграф чем-то похож на «Парфюмера»?

Нет. Я восхищаюсь книгой Зюскинда — ведь до него никто так не писал о запахе. Но, честно говоря, сходства тут нет. Если угодно, моими наставниками, крестными отцами были Набоков, отчасти Мартин Эмис — мастера стиля. Знаете, есть еще такая английская книга, «В долгу перед удовольствием» (The Debt to Pleasure), написанная Джоном Ланчестером. Эти книги очень чувственны, богаты в отношении стиля, в них чрезвычайно важен язык. «Каллиграф» — моя попытка пойти этим путем. Сейчас я пытаюсь идти другим путем. У меня в голове такая картина: вот Диккенс, а вот Конрад. У Диккенса — типажи, стиль, у Конрада — ни типажей, ни стиля, одна лишь истина. Существуют эти два полюса. В первой книге я, будучи совсем начинающим автором, пытался следовать одной традиции, но сейчас меня больше привлекает другая.

Вы ориентируетесь на Барнса и Мёрдок?

Конечно, конечно — это великие писатели. Айрис Мёрдок — мой кумир Джулиан Барнс — замечательный стилист. Но правда где-то посередине. То, что есть у Патрика Зюскинда, это философское начало — в «Каллиграфе» оно, мне кажется, тоже присутствует; большая часть философии там навеяна стихотворениями Джона Донна. Но если вернуться к Айрис Мёрдок, она говорит (или говорила) так: когда она пишет роман, то пишет для всех — интересный сюжет, живые персонажи, что-то происходит… И мне это нравится. Мне нравятся романы для читателей; мне не хочется писать романы ни для кого. Я восхищаюсь Айрис Мёрдок, потому что она писала серьезные романы, которые можно читать. Написать серьезную книгу, которую люди захотят читать, очень трудно. Здесь, в нашей стране, это удается Иэну Макьюэну, но таких, как он, мало. Еще — Алан Холлингхёрст…

В России сложилось целое поколение тридцатилетних писателей? Есть ли такое поколение в Англии?

Я много раз бывал в России — там происходит действие второй моей книги. По-моему, у нас в Англии нет ничего похожего на то писательское сообщество, которое, на мой взгляд, так сильно в России. Подобное есть и в Америке. Английским же писателям несвойственно держаться вместе — я говорю о своем поколении. Те, что на поколение старше нас — Барнс, Эмис, Исигуро, Иэн Макьюэн, Рушди, — дружат между собой. А мое поколение — нет. Кто у нас есть? Зэди Смит, Моника Али, ну, я в какой-то степени, может, еще пара-тройка людей моего возраста — мы друг друга не знаем. Нет, мы не враждуем — просто никогда не встречаемся. И мне кажется, это неправильно. Это означает, что у нас нет духа сообщества, наши книги очень… Такое чувство… В Англии у тебя такое чувство, что ты постоянно работаешь сам по себе — постоянно. В Америке, поскольку у них гораздо сильнее традиция короткого рассказа, журнальной прозы, они общаются друг с другом намного больше, чем мы. Возможно, дело отчасти в том, что предыдущее поколение связывает столь близкая дружба, и это вызвало обратную реакцию против подобного рода кружков. Так что нет, тут нельзя говорить о поколении. На самом деле, в Англии картина довольно унылая — здесь довольно мало серьезных писателей до тридцати пяти, непонятно даже, о ком говорить. Конечно, пишет куча народу — женские романы, отличную фантастику, прекрасные триллеры, — но готов спорить, что из тех, кому нет