Вооруженный ироничной позицией по отношению к обществу и его поверхностям, открывающий пустоту за словами, приемы, используемые для манипулирования нами, и грубую работу власти, этот тип ума становится похожим на Гудини, вырываясь из тюрем, которые другие создали с помощью своих тонких нитей, привязанных к предложениям. Так возникает мрачный нигилизм. Фрэнк Синатра поет не о подлинности: на самом деле он поет о потребительском капитализме, об использовании тоски людей с подавленными мечтами, чтобы заработать деньги и, пока вы в этом разбираетесь, получить дом в Беверли-Хиллз и жену-золотоискательницу, которая к нему прилагается. Призыв к аутентичности сам по себе является еще одной чертой маркетинговой уловки.

Но, с другой стороны, если мы постоянно развенчиваем надуманные чары всех остальных, то где же остаемся мы? Мы оказываемся там, где не остается ничего, во что можно было бы верить, чему можно было бы посвятить себя, ради чего можно было бы жить, кроме сопротивления и иронии. И это довольно высокая цена.

Появляется новая искренность, ироничная искренность. Это третий этап в данной модели. Что, если вы понимаете, как именно песня Синатры была придумана хитрым умом, который хотел сыграть на ваших уязвимых струнах, и все равно решаете в это поверить? Что, если есть место за пределами чистой иронии, иронии, зашедшей так далеко, что она обращается сама на себя? Скептицизм, который скептически относится к самому себе? Тогда ирония инвертируется, и, подобно открытому колодцу, из нее может вытекать нечто иное: надежда, идеализм, искренность, связь; да, даже детское доверие, религиозная вера, духовное благочестие. Эта вера состоит не из слепой или наивной веры, она вырастает из руин ироничного бунта против лжи и запутанности мира. Ее гимн - тонкий, неясный шепот: После деконструкции должна наступить реконструкция.

Научившись подвергать мир сомнению и разбирать его на части, вы с искренней иронией начинаете его игриво реконструировать. Вы начинаете учиться искусству владения многочисленными эффектами плацебо, на благо нашего собственного счастья и здравомыслия, а также на благо других людей. Вот сладкая пилюля, которую нужно проглотить, от американского писателя Дэвида Фостера Уоллеса:

"Настоящие бунтари, насколько я могу судить, рискуют получить неодобрение. Старые постмодернистские повстанцы рисковали вздохом и визгом: шоком, отвращением, возмущением, цензурой, обвинениями в социализме, анархизме, нигилизме. Сегодня риски другие. Новыми бунтарями могут стать художники, готовые рискнуть зевотой, закатившимися глазами, холодной улыбкой, подтолкнутыми ребрами, пародией на талантливых иронистов, "О, как банально". Рискнуть обвинениями в сентиментальности, мелодраме. В излишней хрупкости. В мягкотелости. Готовность быть обманутым миром затаившихся и засмотревшихся, которые боятся взглядов и насмешек больше, чем тюремного заключения без закона. Кто знает..."

Это искренняя ирония, выраженная лучше, чем я мог бы ее уловить. Это из книги "Предположительно забавная вещь, которую я больше никогда не буду делать: Essays and Arguments, опубликованной в 1998 году. Голос, опередивший свое время. Сделав себя намеренно доверчивыми хотя бы на мгновение, мы получаем все реальные (даже биохимически наблюдаемые) преимущества более сильного эффекта плацебо. Одним из таких плацебо-эффектов является счастье, оптимизм, чувство направления, чувство агентства и даже свобода воли, высшее "субъективное состояние" в повседневной жизни.

Мы встречаем Морфеуса, который пытается всучить нам красную таблетку (мрачную правду), и, конечно, какого черта, мы ее принимаем. Но! Затем мы быстро выхватываем у него из другой руки синюю (счастливую иллюзию) и съедаем и ее, прежде чем он успеет нас остановить. Если бы Нео так поступил, он бы победил Матрицу гораздо легче, да и повеселился бы на славу. Жаль, что никто не рассказал ему о третьем варианте, иронично-искреннем.

Как искренняя ирония может помочь нам? Подумайте об этом. Если вы усвоите ироничные насмешки других до того, как у них появится шанс применить их к вам, вам будет легче от них отмахнуться; вы сможете работать с позиции почти неуязвимости, а значит, осмелитесь быть по-настоящему уязвимыми; а значит, смело конструктивными, находя и предлагая новые пути для себя и общества. Овладение иронией, обращенной на себя, позволяет добиться новой искренности. А крайняя искренность становится самым острым оружием иронии, потому что она чертовски возмутительна. Это не ограждает вас от конструктивной критики, а наоборот, открывает вас для нее, потому что вы всегда ожидаете, что ваша работа будет неполной, неопределенной, улучшенной. Несколько примеров из этой книги: я признаю, что не верю в книги по самопомощи (как в самоцель), но все равно пишу их, чтобы продать другие книги, в которые я верю; признаю, что я ужасно посредственна; признаю, что встала в три часа ночи, чтобы посмотреть на себя в зеркало и поприветствовать собственную злую улыбку, скрывающуюся за моим слишком человеческим беспокойством. Я открываю себя таким образом, чтобы вызвать доверие и обезоружить скептика самоотречением и иронией... а еще у меня появится несколько новых ненавистников.

Перед лицом каждого "да как ты смеешь!", которое неизбежно доносится до меня, меня защищает ирония. Защищает не в том смысле, что "я напрягаюсь и запираю ее снаружи". Это скорее похоже на заземление электрического провода, по которому течет поток моих самых дорогих истин (которые вы, читатель, будете совершенствовать). Да, надо мной будут смеяться, смотреть свысока, обвинять в "кривлянии", закатывать глаза и все такое. Но само признание этого факта высвобождает творческую искру, свободу самовыражения, которая глубже, чем может гарантировать любой билль о правах.

И поэтому я со всей убежденностью могу сказать, что искренняя ирония в руках возвышенно посредственных и до смешного обычных людей изменит лицо мира. Потому что именно там находятся дикие вещи. Искренне ироничные люди могут перестроить мир благодаря своему необузданному воображению, которое приходит вместе с доверием, которое они создают, и преданностью, которую они укрепляют. Ребенок возвращается; зверь выходит на свободу.

Как же тогда быть с песней Фрэнка Синатры? Посмотрите на это с другой стороны: Тот факт, что концепция песни и ее мощный текст - это ловкий маркетинговый трюк, не должен ничего отнимать от ее красоты. Если верно, что все, что до нас доходит, - это не присущая нам "сущность" вещи, которую мы переживаем, а скорее поверхность, которая что-то в нас стимулирует, поверхность, которая затрагивает наши чувства и движет чем-то внутри нас, - то не следует ли из этого, что качество песни зависит от личного опыта слушателя, а не от мотивов ее создателей?

Было обнаружено, что большие таблетки дают больший эффект