Он выскочил из машины, быстро переместился к водительской дверце, с поклоном распахнул ее и подал руку. Варя взглянула на себя в зеркало, поправила прическу, опустила шпенек, запирающий дверцу пассажира. Спутник все ждал ее в полупоклоне. Она взяла с заднего сиденья сумочку и только тогда царственно вышла, словно не из «шестерки»-«Жигулей», а из «Мерседеса».

И дальше, вплоть до самого столика, Иван пальцем не прикоснулся, но вел себя с нею так, словно она была королевой: предупредительно распахивал двери, любезно указывал путь.

Заведение находилось наискосок от «Тривии», Варя о нем знала, но никогда не бывала: слишком пафосно и дорого.

«Подумаешь, обед, – подумала она в тот момент, – это ничего не значит. Денег у мужчины, видно, куры не клюют, почему бы не воспользоваться любезным приглашением? В конце концов, я ему услугу оказала, к дому довезла».

Она не стала задумываться, что пешком от Тверской до Патриарших, пожалуй, дойти быстрее, чем петлять в односторонних переулках – но тогдашний спутник, похоже, сумел сильно ослабить ее волю, поэтому Варя продолжала слушаться его и не подозревала подвоха.

Метрдотель встречал их словно дорогих гостей – самого Ивана он, похоже, хорошо знал и приветствовал как родного. То же самое и официант – им опять-таки оказался мужчина: средних лет, величавый, в бабочке и нитяных перчатках. Он подобострастно наклонился к ее спутнику – тот прошептал ему пару слов, услужающий поклонился и исчез.

В ресторане столики оказались покрыты белоснежными скатертями, кресла удобно обнимали тело и наигрывала мягкая музыка. Посетителей было раз-два и обчелся, сидели в отдалении две величественные богатые парочки.

– Глубокочтимая Варя, – проговорил мужчина, – я взял на себя смелость и заказал те яства и напитки, которые, как представляется по моему скромному мнению, должны особенно угодить вам. Если вдруг я опростоволосился со своим выбором, прошу нисколько не стесняться и говорить мне, мы немедленно исправим любое досадное упущение.

Но еда и питье, заказанные Иваном, оказались очень вкусными – сейчас, двадцать лет спустя, она не помнила, что именно они ели, лишь то, что пили белое сухое, кажется французское. И, помнится, Варя подумала тогда, что ничего вкусней и слаще она в своей жизни до сих пор не ела, разве что в раннем детстве, когда родители водили ее однажды в ресторан «Берлин». И вино – она никогда не думала, что обычное сухое может быть таким вкусным: совсем не кислым и не терпким, а сладким, словно нектар, и приятно пьяным.

«Плевать, – решила, помнится, она, – брошу здесь машину, вернусь домой на метро».

Она как-то разом в один день сумела нарушить все свои принципы и заповеди, которые не успела ей довнушить покойная мама и потом неоднократно впаривала бабушка: усадила в собственную машину мужчину-незнакомца – ошибка номер раз! Согласилась разделить с ним трапезу – два; пила спиртное – три… А потом, потом!.. Варя ведь знала правило «третьего дринка», была далеко не юной лохушкой, падкой на рестораны и дармовое угощение, да и знать не знала до сегодняшнего утра этого мужика! Почему же она согласилась так далеко зайти с ним? Почему смеялась его шуткам? Не отбросила гневно руку, когда он приобнял ее за талию, выходя из ресторана? Почему дала себя поцеловать в лифте, который медленно, щелкая на этажах, полз вверх в его доме на Патриарших? Да почему вообще оказалась с ним в том лифте?! И в той квартире?! Позор, позор, стыд на ее юную, двадцатиоднолетнюю голову!

Но вот то, что она никогда не расскажет Алексею, – Иван был у нее не первым, но он оказался очень опытным любовником, знал, на какие точки и кнопочки надо нажимать, какие зоны в ее теле и сознании активировать. И поэтому ей было так хорошо, как никогда до – и, наверное, лишь несколько раз, с Даниловым, после. Она в тот вечер словно унеслась куда-то в пьяной, одновременно ледяной и очень жаркой метели. И счастье на нее накатывало, охватывало, взрывалось внутри не раз и не два, а словно бесконечным салютом, разнообразным по силе и интенсивности огня и цвета.

Потом она забылась на несколько минут глубочайшим освежающим сном, а когда очнулась, спохватилась: половина одиннадцатого вечера! Бабушка волнуется!

Но Иван оказался тут как тут, рядом, и был настолько мил, так уговаривал ее остаться: «Я покажу тебе квартиру и коллекцию картин, у меня есть для тебя новое угощение. Затопим камин», – и она растеклась и пошла у него на поводу. Позвонила бабушке, наврала, что она сегодня с Веркой, у нее дома (что недалеко от истины, ведь подруга жила поблизости, на Патриках, в коммуналке).

Квартира у незнакомца и впрямь оказалась огромной, барской – наверное, стоила миллионы. Шесть, кажется, комнат – если она правильно посчитала, высокие окна с видом на Патриарший пруд, юная зелень тополей под окнами. Картины, о которых хозяин небрежно говорил: «Это Гриша Брускин… Это Зверев… Кабаков…» Но современные опусы особенного впечатления на нее не произвели – в отличие от огромного полотна, в углу которого было намалевано неизвестное Варе имя: Шишигин. Сама картина представляла собой наглухо загрунтованный черным холст, из которого то здесь, то там били огненно-красные фонтаны огня. А в центре композиции из черноты и гибельных фонтанов проступала радостно ухмыляющаяся маска рогатого чудовища, то ли дьявола, то ли антихриста.

– Вещь называется «Апокалипсис», – пояснил хозяин. – Производит впечатление?

– Ужасное! – Варя со страхом передернула плечами.

– Автор, видать, подобного эффекта и добивался, – усмехнулся Иван. – Но не будем концентрироваться на негативном. Лучше растопим камин.

И в самом деле, так удивительно в московской квартире, в самом центре первопрестольной, в гостиной обнаружить камин, и он будто ждал их обоих, со своими аккуратно сложенными березовыми дровами. Хозяин растопил очаг с первой спички, весело загудел дымок, затрещали полешки. А подле огня распростерта оказалась медвежья шкура, и Иван пригласил Варю на нее присесть, а через минуту явился с ведерком со льдом и блюдом свежей клубники. Из ледяного ведерка высовывалась «Вдова Клико», немедленно явились хрустальные фужеры.

Критическое мышление не отказало Варе напрочь, временами она трезво оглядывало место действия и здраво оценивала обстановку: «А ведь он опытный соблазнитель, прям настоящий ловелас, все у него наготове: и французское шампанское, и клубника, и камин!»

Но критически оценивать саму себя и ситуацию не хотелось – мечталось и дальше погрузиться в бездумный сладкий водоворот опьянения, мужского поклонения и темной страсти.

А потом мужчина взял ее за руки и снова отвел в спальню: искусный свет, черные простыни, зеркала – настоящая обитель греха. И опять она улетела в удивительные места вместе с Иваном.

И сейчас, два десятилетия спустя, все никак не могла понять: загипнотизировал он ее? Или что-то подмешал в еду или напитки? Околдовал?

Но факт, что в той гигантской развратной квартире на Патриарших – вид из панорамных окон прямо на пруд – Варя провела одну из самых необыкновенных ночей в своей жизни.

– Мне завтра обязательно надо быть на службе, ровно в девять, значит, в восемь уйти, – пробормотала она, окончательно засыпая в четвертом часу утра.

Хозяин ее услышал и не подвел: в семь утра разбудил со свежесваренным кофе и теплыми круассанами прямо в постель.

При свете дня и на похмельную голову ситуация все равно показалась ей прекрасной: стройный, уверенный, умный и заботливый мужчина рядом; и его роскошная квартира; и страсть минувшей ночи.

Хозяин не клялся в вечной любви и не звал с ходу замуж – однако деловито молвил: «Я тебе позвоню». И аккуратно записал все ее телефоны: и сотовый, и домашний, и якобы рабочий, в компании «Ритм-21» (где она бывала редко, но ей всегда точно передавали, кто звонил). Настоял, чтобы его номера она тоже записала: и мобильный, и домашний.

Расставаться утром да ехать на работу все равно не хотелось, но для Вари всегда интересы службы и чувство долга стояли на первом месте, потому ровно в восемь она отбыла – хозяин, как верный рыцарь, оделся и проводил ее до угла, где стояла «шестерка»: «Должен я убедиться, что она у тебя не капризничала и как следует завелась!»

«Бежка» не привередничала, Иван в прощальном привете махнул ей