– Я думаю, что вид вашей дочери, ее присутствие, такой счастливой, подле вас не только должны придавать вам здоровья во сто крат больше, чем мои цветы, но и пробуждать в вас новую энергию и желание жить. Внуки, ее дети…

– Дети Лизы, – рассмеялась графиня, перебивая Флорентийца, – я даже и не думала еще об этой стороне жизни. Лиза еще такое дитя, что думать о ее будущем ребенке было бы так же смешно, как о ребенке вашей Наль. Наль прелестна, слов нет. Но ведь ей не более пятнадцати лет. Личико совсем детское. Лизе хотя и семнадцать, но все же о детях нечего и думать. Впрочем, – прибавила грузная графиня, – Лиза вся в меня. А у меня очень долго не было детей. Надеюсь, ее жизнь не осложнится сразу пеленками и прочей прелестью детской.

– Очень жаль, что Лиза своим появлением на свет надолго оставила в памяти матери самые неэстетические воспоминания. Глядя на нее сейчас, я готов был бы держать пари, что Лиза была спокойным и мирным, никогда не плакавшим ребенком, не доставлявшим своим многочисленным нянькам никаких хлопот. По всей вероятности, и ей жизнь пошлет спокойных детей. А разве вы сами теперь были бы довольны одинокой жизнью в Гурзуфе? – пытливо поглядел на графиню лорд Бенедикт, точно проникая в самые ее затаенные мысли.

Графиня покраснела под этим взглядом, чем-то возмутилась и несколько раздраженно ответила:

– Я не собираюсь проводить одинокой зимы в Гурзуфе. Я уже их много там провела благодаря своему слабому здоровью. Дети собираются совершить свадебное путешествие в Америку. Джеймс поведет туда новый пароход. Не могу же я отпустить дочь одну.

– Насколько я знаю, – рассмеялся лорд Бенедикт, – по всем законам всех государств, выдавая дочерей замуж, родители теряют над ними все свои юридические права. Все права переходят к мужьям, и дочери перестают быть одни, так как получают владыку в лице мужа. Разве вас сопровождала маменька в вашем свадебном путешествии по Испании?

Графиня поразилась. Когда же и кто мог сказать ему о ее свадебном путешествии? Ах эта Лиза! Когда она успела разболтать? И в ее памяти замелькали картины давно минувшего счастья. Как любил ее граф, как буквально носил на руках, подчиняясь всем ее капризам, как она властвовала над ним, ревновала без причин и лишала его самых невинных удовольствий, как вообще держала его в ежовых рукавицах, пока граф не устал от частых мнимых ее болезней. А дальше родилась Лиза, болезни стали настоящими, и граф перенес всю свою любовь на ребенка. А потом клином между ними вонзилась сестра, пришли страдания, новое понимание жизни, какая-то мудрость, а теперь вдруг сразу внуки и… старость.

Графиня все думала, забыв обо всех. А между тем входили новые люди, с которыми она машинально здоровалась, привычно улыбаясь, что-то отвечала. Но внутри у нее шел другой ритм, там настойчиво работала какая-то буровая машина, раскапывая все глубже слежавшиеся пласты воспоминаний. Графиня точно раздвоилась. Одна рылась в прошлом, отыскивая все новые подвалы в памяти, другая впервые четко поняла, что центр жизни в их семье больше не она. Лиза царила здесь. Лиза привлекала к себе. Лиза вела разговор. Лиза была камертоном жизни, и нота его была вовсе не та, которую старалась всю жизнь ей внушить мать. Графиня сидела все на том же месте, вела какой-то тонный разговор с важными, тонко пахнувшими духами лордами, подкинутыми ей мужем. А сам он то и дело возвращался к Лизе и Джеймсу, не отходившим от лорда Бенедикта, весело перекидывался с ними словами и улыбками, целовал тонкую ручку Лизы и говорил:

– До чего же я счастлив, лорд Бенедикт, что вы одобряете мою дочурку. Для меня и моего отца это было единственное солнце, помогавшее нам жить честными людьми. Я готов обожать вас до конца моих дней за ласку к Лизе и Джеймсу, которого сердце мое усыновило.

– Милый граф, поистине могу сказать вам: за ваши сегодняшние чувства и слова вы будете самым счастливым дедушкой, какого видел весь ваш род.

– Ну если так, лорд Бенедикт, ловлю вас на слове, не откажите же позавтракать с нами и выпить радостный тост. Кстати, вот нас зовут.

Лорд Бенедикт подал Лизе руку, граф подошел к Наль, Джеймс к Алисе, графиня оперлась на руку одного из очень высоких лордов, окончательно разочарованная и чувствующая себя заброшенной и ненужной и все так же приветливо разговаривающая со своим соседом. Если бы школа выдержки ее двух кавалеров не ставила ей рамки, графиня, вероятно, не выдержала бы своего внутреннего разлада и убежала плакать. Напрягая волю, сидела она образцом вежливости, но сознавала, что довольно капли – и чаша ее переполнится.

– Графиня, во Флоренции есть обычай, – услышала она голос лорда Бенедикта, – при обручении жениха и невесты, когда они обмениваются самыми дорогими для них сокровищами, мать невесты обменивается стаканом вина с будущим посаженным отцом молодой. Меня просили взять на себя эту высокую честь. Но откажите мне в просьбе выполнить этот обряд моей родины. Примите от меня этот небольшой стакан в подарок и подарите мне свой, выпив мое вино, я же выпью ваше.

Подойдя к графине, лорд Бенедикт глубоко заглянул ей в глаза и подал стакан. Задержав на миг ее руку в своей, он пожал ее. Какая-то волна радости и успокоения проникла в сердце бедной женщины. А когда она пригубила вино лорда Бенедикта – ей стало легко, силы ее удвоились и вся горечь прошла.

– Мужайтесь, друг. Ведь вы долго и давно искали встречи с мудрецом.

Мужайтесь теперь, не будьте эгоистичны, забудьте о себе и думайте только обо всех тех, кому вы недодали любви, – о дочери и муже. И вы можете встретить мудреца, – шепнул он ей, чокаясь еще раз. – Какая замечательная вещь, – воскликнул сосед графини. Перед нею стоял стакан как будто зеленого стекла, на нем было вырезано или вдавлено несколько белых лилий с желтыми тычинками.

Прелесть тончайшей работы, кое-где сверкавшие бриллианты заинтересовали всех, и стакан переходил из рук в руки. Когда очередь дошла до графа, он развел руками и сказал, обращаясь к лорду Бенедикту:

– Надо быть волшебником, чтобы иметь возможность подарить подобную вещь.

Ведь это не стекло. Это тончайше вырезанный изумруд. Только старая Флоренция могла обладать такими сокровищами и такими мастерами. Нам с женой остается только отдать вам наши благодарные сердца, так как никакими осязаемыми сокровищами мы не могли бы сравниться с вами.

Он встал и низко поклонился Флорентийцу. Через некоторое