Я лично никогда не осмелился бы на столь решительный отказ от привычных представлений. Разумеется, многое Керн продумал давно. Но самый метод предложенной им интерпретации был настолько необычным, что поначалу вызывал у меня внутренний протест и неприятие. Смело отойдя от проторенных путей, Керн взял за исходный пункт мифы, стараясь отыскать в них следы реальных исторических событий.

— Мы вполне доверяем мифологии, — услышал я от него, — при изучении древней географии и почему-то сверх меры осторожничаем, когда речь заходит о древней истории. Но нельзя установить контакт с предысторией человечества, если не научиться анатомировать мифы.

Первоначально я с осторожностью встречал его головокружительные откровения.

— Не слишком ли шаткая основа — мифология?

— А что может быть надежней памяти сотен и тысяч поколений? — парировал Керн.

— Но ведь это же ми-фо-ло-ги-я. Понимаете, одни красивые сказки — и все. А где факты? Где наука?

Он распалился:

— Можно ли требовать науки от времени, когда не могло быть никакой науки, в том числе и исторической, когда отсутствовало теоретическое сознание и существовало лишь сознание мифологическое, когда миф и только миф был тем верхним потолком, до которого мог подняться человек той далекой эпохи. Разве наши восторженно-наивные предки виноваты в том, что своеобразная форма, в виде которой первобытное сознание пыталось осмыслить и обобщить связь явлений, будет воспринята их всезнающими и здравомыслящими потомками только как миф, только как красивая и ненужная сказка? Или разве виноваты они в том, что мифология стала впоследствии повивальной бабкой религии, которая, с одной стороны, убила в мифе очарование, а с другой — украла его выразительность и образность?

— Странно, а мне до сих пор казалось, что мифотворчество неотделимо от религиозного сознания.

— Для определенного, но только не самого раннего периода это безусловно справедливо.

— Но я считаю, что религия порождает миф, а не наоборот!

— Немудрено, что именно так, а не иначе представляется из дали нашего сверхпросвещенного века. К тому же впоследствии, одержав победу, религия, как раковая опухоль, проникла в клетки мифологии, переродила и умертвила их. Нет, мой друг, если вы хотите до конца разобраться в удивительных рассказах Альбрехта Роха и Кумана, то неизбежно придется привлечь на помощь и легендарную историю, и мифологию.

Я верил и не верил, хотел и не мог. Чтобы поверить в сказку, нужно или быть ребенком, либо же родиться лет на триста раньше. Плоское обыденное сознание, приученное рассуждать однобоко и стереотипно, с трудом вмещало фантастические идеи, и мелкий бес боязливого здравомыслия нет-нет да попискивал тонюсеньким голоском. И все же волей-неволей я целиком и полностью оказался во власти этой бредовой, колдовской, ошеломляюще страшной сверхчеловеческой идеи — БЕССМЕРТИЯ. Она проникла в мой мозг, как зазубренная стрела с медленно действующим ядом, которая вонзается в тело и постепенно парализует организм.

Тем более Керн был прав: историю, рассказанную с недомолвками в рукописи Альбрехта Роха, можно было понять и объяснить только на основании ирано-индийской мифологии. То, что для францисканского монаха прозвучало как чужеземное слово «хома», для зороастрийцев-огнепоклонников значило больше, чем все христианские святыни вместе взятые. Иранское «хома» или — что одно и то же — индийское «сома», это слово означало священный напиток древних персов и индийцев. Напиток бессмертия! Кому не известны торжественные гимны Ригведы, обращенные к обожествленному Соме, и возвышенные строки Авесты, посвященные напитку богов Хоме.

По преданию хома, или сома, приготовлялся из растения того же названия — высокогорного злака, по виду похожего на ячмень. Священную траву собирали при свете луны на вершинах гор у самой кромки снегов. Мало кто знал места произрастания священного злака. Только избранным был известен секрет приготовления напитка, продлевающего жизнь. И тайна эликсира бессмертия была утрачена зороастрийскими магами в те же незапамятные времена, что и даосскими мудрецами.

Но существовал ли он вообще — эликсир бессмертия? Вот главный вопрос. С одной стороны легенды всех древних народов настойчиво говорят о людях, познавших бессмертие. Но если это действительно так, то где же они сейчас — эти агасферы истории? Почему чудодейственный эликсир не позволил дожить им до сегодняшнего дня. Почему их нет среди нас? Ответ именно на этот каверзный вопрос пытались мы найти в долгих и нелегких дискуссиях.

— Что следует считать бессмертием? — спрашивал Керн.

— Ну это — невозможность умереть, непрерывное долголетие, — не слишком вразумительно отвечал я.

— Вот именно — невозможность умереть, но только естественной смертью. А как по-вашему может бессмертие уберечь от убийства или несчастного случая? Нет! — отвечал он сам себе. — Искусство управлять процессами старения или умение омолаживать организм не застраховывает от насильственной смерти. Можно утонуть в море, быть убитым камнем, застреленным или зарубленным — тут уж омоложение бесполезно. Кроме того, чтобы долголетие продолжалось непрерывно, его нужно постоянно продлевать. Что вы полагаете: раз пригубил чашу с эликсиром — и хватит до скончания веков? Ничуть не бывало! Но вот человек завладевает эликсиром бессмертия и становится богом…

— Богом?

— Конечно, богом. А как же еще именоваться тем, кто обретал бессмертие? Только давайте сразу условимся, о каких богах идет речь, поскольку я имею в виду богов первоначальных верований, с которыми не имеют ничего общего абстрактные, космически-бестелесные существа позднейших мировых религий. Вспомните хотя бы богов древней Греции. Разве это боги? Обыкновенные люди, наделенные всеми человеческими недостатками и слабостями. Как и люди, они нуждались в питье и пище. Как и люди — любили, страдали, завидовали, ненавидели, враждовали друг с другом. Помимо прочего, они и умирали — эти боги. Еще при жизни Цицерона на Крите показывали могилу Зевса.

— Но постойте, при чем тут Зевс? У Альбрехта Роха о нем ни слова.

— Это как сказать, — невозмутимо продолжал Керн. — Латинское слово «деус» («бог») в рукописи Альбрехта Роха (как и греческое «теос», от которого, кстати, ведет начало русское слово «отец») происходит от общего древнеарийского корня «дэв». Дэвы, или дивы, — это знает любой ребенок — излюбленные образы восточных сказок, легенд и мифов, где они предстают кровожадными чудищами, кошмарными чертями-оборотнями. Такими же они выступают и в древнеиранской мифологии.

Но что поразительно и на первый взгляд парадоксально: в соседней с Ираном Индии кровожадные дивы почитались в древности как добрые духи добра и света — дэвы. Кстати и о Зевсе. Вам не известно, сколько имен насчитывалось в древности у Зевса? Три — пять — даже восемь. Вот сколько! И Зевс, и Дзевс, и Дзас, и Дзен, и Дей, и Ден, и Дин, и Див. Обратите внимание на это последнее, очень прелюбопытное, но далеко не случайное имя — Див.

В древней Персии