Скромность, как мог кто-нибудь предположить, здесь была ни при чем. Григорьев действительно разработал принцип конструкции, рассчитал механические нагрузки и ход физико-химических процессов для печи увеличенного объема. Он выполнил первую половину дела, обеспечившую работу конструкторов Меркулова. И по моральному, и по юридическому праву его могли включить в авторский коллектив.

Не могло быть и боязни ответственности: воплощение его разработок в конструкцию — это механика, машиностроение, а Меркулов — прокатчик, то есть машиностроитель, шеф проектировщиков своего института, не мог допустить ошибки. Он настоящий ученый, не в пример некоторым другим.

Совсем иные соображения останавливали Григорьева. Он всегда стремился не попадать ни в малейшую зависимость, хотя бы моральную, от людей, с которыми приходилось иметь деловые отношения. Конечно, невозможно представить, чтобы Меркулов, человек порядочнейший, когда-нибудь напомнил о своем предложении и попросил взамен какой-либо услуги. Но есть принципы, от которых нельзя отступать ни при каких обстоятельствах.

Вернувшись тогда с южного завода, Григорьев наотрез отказался от предложения Меркулова и тем еще больше осложнил с ним отношения. Одни в меркуловском институте объясняли отказ упрямством, другие — боязнью ответственности, третьи — фарисейством или просто григорьевским чудачеством.

Отсутствие его имени среди группы конструкторов, которая вскоре получила авторское свидетельство на изобретение, было истолковано его недоброжелателями как провал в науке. Все знали, что печь новой конструкции для уральского завода — это григорьевское детище. Лишь еще больше укрепилось мнение, что Григорьев пренебрегает наукой просто потому, что не имеет соответствующей подготовки. Его постоянные иронические замечания и высказывания по поводу отставания металлургической науки от развития производства, беспощадные насмешки над некоторыми учеными мужами, по его мнению, лишь гнавшимися за учеными степенями, не проходили незамеченными. Эти люди платили ему такой же неприязнью и объясняли ее тем, что он — исключительно практик — не в состоянии оценить роли теории. Ни в одной из научных работ не называлось его имя, хотя, будь он сдержаннее и терпимее, он давно бы, как говорят, «вошел в науку».

Все реальные основания для этого существовали. Высокое давление под колошником, повышение температуры дутья, которые он ввел в практику, когда еще был начальником доменного цеха, потребовали расчетов, проникновения в суть процессов доменной плавки, длительных экспериментов. Необычность и, как потом оказалось, ценность всех этих исследований заключалась в том, что они велись не в лабораторных условиях, а на мощных печах в условиях промышленного производства чугуна. Григорьев отстоял себе право вести экспериментальную работу на первом этапе даже за счет некоторого снижения уровня выплавки. «Печи пойдут ровно, если год мне не будут мешать…» — сказал он тогда директору завода. Хорошенькое дело — год! Но как с ним ни бились, как ни пытались урезонить, какие только взыскания за временное снижение выплавки чугуна ни выносили, он продолжал свое. А потом напряженность в отношениях как-то сама собой исчезла: печи пошли ровно, и производительность их превысила американскую.

Все это происходило после окончания войны, в годы, когда металл был особенно нужен для восстановления промышленного потенциала страны. Некоторые ученые «не заметили» ничего этого, ему не простили насмешек над так называемой «чистой наукой». Но то, что он и его работники сделали, было подлинной наукой, проверенной практикой. Он и несколько мастеров печей получили тогда Государственную премию.

В министерстве, куда Григорьева перевели уже с поста директора завода, главной его заботой стало расширение производства, перспективные вопросы развития металлургии и выполнение плана заводами страны. И это в глазах недоброжелателей как бы подтверждало его «практицизм», нежелание заниматься наукой. А он не отступал от своего, не щадил самолюбия тех, от кого не видел прока для науки и производства. На широком совещании по обсуждению проектного задания доменной печи увеличенного объема на уральском, логиновском, заводе, которое он вел, он спокойно, не вмешиваясь в дискуссию, выслушал две спорящие стороны. После пылких речей, в которых доказывались совершенно противоположные точки зрения, Григорьев дождался тишины в зале и сказал: «Нам остается только одно: сложить то и другое и разделить пополам…» Речь шла о количестве фурм — приборов, через которые вдувается в печь раскаленный воздух. Возмущение, вспыхнувшее было в зале, скоро угасло, оказалось, что среднее арифметическое в точности совпадало с предложенным проектировщиками вариантом. Исход долгих и шумных споров был столь неожиданным, что никто не попытался возразить. А он оглядел зал и со слабой улыбкой сказал: «Ну что же, наука на этот раз, кажется, оказалась на высоте…» И совершенно непонятно было: ирония ли это или признание справедливости варианта проектировщиков. И этого замечания ему не простила ни та, ни другая из споривших сторон…

Но все это теперь позади. Строительство новой домны на логиновском заводе того гляди начнется, и это сейчас, в обстановке аварийной ситуации, особенно благотворно повлияет на людей.

Да, причины аварии могут оказаться значительно важнее самой аварии, вернулся он к мысли, возникшей у него в начало полета. Чем они, эти причины, грозят в будущем? Ответ на этот вопрос — главная цель его поездки на завод, хотя даже работающие с ним люди вряд ли догадываются о его планах. Надо ознакомиться с положением дел на заводе, где он давно не был, и потом выработать план действий, который может оказаться шире, чем монтаж одной, хотя и мощной печи…

Но ближайшая задача все же уточнить, сможет ли завод после выхода из строя шестой домны дать обещанный Логиновым миллион? Так или иначе надо и морально, и по существу помочь заводскому коллективу встать на ноги. Важно создать перспективу дальнейшего развития завода, и вот в этом-то особую роль должно сыграть начало строительства новой мощной печи.

А дальше решающая роль в нормализации положения на заводе, конечно, будет принадлежать Ковалеву. Один Логинов не справится. Только ковалевское знание производства, железная хватка — бывает он и груб, и нахрапист, что сделаешь, жизнь на заводе по головке не гладит, — могут вывести коллектив из того тяжелого положения, в какое его поставила авария. И еще: умеет Ковалев найти «главное направление», и это его качество решает. Но и ему надо помочь, подготовить реальные условия для дальнейшей его работы. Скорее бы старику выйти из больницы и браться за дело…

XVIII

Ощущение беспокойства и какой-то своей вины вернулось к Середину. Он запрокинул голову на высокую спинку и закрыл глаза, вслушиваясь в ровный гул двигателей. Ни о чем не хотелось думать, и все-таки мысли его, помимо желания, возвращались к аварии. Он понял, что все время, пока следил за Григорьевым и разговаривал с Меркуловым, каким-то