Шрифт:
Закладка:
Хотя Трапезундская экспедиция принесла много ценного материала, с изданием результатов возникли проблемы, поэтому еще долгое время ее результаты не были известны в науке и историографии. В письме к В. И. Вернадскому от 9 октября 1917 г. (почти сразу после возвращения из Трапезунда) А. Е. Крымский отметит: «Считаю результаты экспедиции в общем удачными (все-таки свыше трехсот одних рукописей), хотя многое только теперь и наметилось»[523]. Опубликовать результаты экспедиции не удалось по нескольким причинам: из-за конфликта характеров и интересов между ее участниками, из-за частичной потери архива вследствие Первой мировой войны, когда Ф. И. Успенский остался почти без библиотеки[524], а также вследствие революции и Гражданской войны. До конца проследить историю потерь пока не удается. В одном из документов от 1926 г. отрицается, что «рукописи, которые были вывезены академиком Ф. И. Успенским в 1916 г., находятся частию в Киеве»[525]. Недавно И. В. Зайцевым была проанализирована одна рукопись, вывезенная, правда, не Ф. И. Успенским, а академиком А. Е. Крымским из Трапезунда[526].
Кроме того, часть архива пропала из Орта-Хисар уже после отъезда второй экспедиции. В самом начале февраля 1918 г. Ф. Μ. Морозов сообщил Ф. И. Успенскому в телеграмме, что в храм Богородицы Златоглавой (Орта-Хисар) вновь помещены солдаты: «[Вследствие] неосторожного обращения солдат с огнем сгорела часть архива. Солдаты выбрасывали документы архива из ящиков, употребляя ящики на топливо, город эвакуируется… »[527] Несмотря на то что Ф. И. Успенским был предпринят ряд попыток по вывозу архива из мечети «в другое место в Батум или Тифлис», они не удались. «Я говорил по этому делу с доктором Кефели, – писал Ф. И. Успенский, – который сегодня отправляется в Тифлис, и просил бы Вас выслушать его. Взгляд доктора на вопрос вывоза [рукописей] я разделяю. Мы оба думаем, что архив из храма “Златоглавой” нужно эвакуировать»[528]. В конце концов было решено перевезти рукописи из Богородицы Златоглавой в батумскую гимназию. Куда делась впоследствии часть трапезундского архива, ездил выяснять помощник Крымского П. В. Лозеев и даже предоставил Успенскому в письме отчет с планом батумской гимназии. Единственно, обстоятельства (малярия, которой заболел Крымский[529], и недостаток времени) не позволили ему дождаться директора этого учебного заведения – Зачиняева[530] – для более подробных выяснений. Среди документов Ф. И. Успенского сохранился даже план этой гимназии, начерченный П. В. Лозеевым[531].
В отчете А. Е. Крымский оценит приблизительное количество архивных бумаг и рукописей, которое ему придется разбирать в Трапезунде вместе с Ф. И. Успенским, следующим образом: «Все-таки позволительно думать, что и в июне 1917 г. расстилавшийся перед нами беспредельный бумажный хаос едва ли составлял меньше, чем 2000 пудов»[532].
Для последующего, более детального, изучения рукописей А. Е. Крымский, разбиравший вместе с Успенским архив в храме Богородицы Златоглавой[533], советовал академику обратиться за помощью к «превосходному молодому арабисту Крачковскому, который взял бы на себя выборки из арабских источников. <…> Тюркологов Вам, конечно, лучше всего укажет В. Д. Смирнов (которому очень прошу передать мой искренний привет), и он же набросает план издательства по турецкой историографии: кому-кому, а ему и книги в руки»[534].
Несмотря на такое количество рукописей, не все они имели на тот момент палеографическую ценность. В «Описании собрания коранов, вывезенных из Трапезунда академиком Ф. И. Успенским», И. Ю. Крачковский свидетельствует: «Коранов двенадцать, относятся ко второй половине XIX в. При наличии (между прочим, и в Петрограде) коранов, относящихся к VIIIIX веку, коллекция не представляет научного значения ни для текстуальной критики, ни для палеографии. Для истории мусульманского искусства она тоже мало дает, так как заставки частью отличаются полным безвкусием, частью подражают поздним европейским образцам. Несколько интереснее два-три переплета с недурным тиснением на коже. Для турок ценность коллекции тоже едва ли велика, так как каждая мечеть обладает аналогичными списками. Единственное значение рукописи имеют как образцы мусульманской каллиграфии в последнем веке»[535].
Вывезенные из Трапезунда рукописи впоследствии были обменены на часть библиотеки Русского археологического института в Константинополе (уже после смерти бывшего директора Института Ф. И. Успенского), конфискованной турецким правительством в начале Первой мировой войны. О передаче османских рукописей Турции и их обмен на имущество РАИК с Академией наук вел переписку Народный комиссариат иностранных дел, а именно первый восточный отдел НКИД; поскольку академика Ф. И. Успенского уже не было в живых, наркомату отвечали профессор И. А. Орбели и академик Н. Я. Марр[536]. В отчетах и переписке Академии с НКИД отмечалось, что «большая часть вещей экспедиции была оставлена на хранение на Кавказе, кажется – в Батуме или в Тифлисе»[537], часть же была передана в Азиатский музей в Тифлисе или директору гимназии в Батуме[538]. Речь шла о возврате только османских рукописей, наиболее ценных коранов, что же стало с персидскими и арабскими рукописями, ни один из этих профессоров точно сказать не мог[539]. Хотя получить имущество РАИК до смерти Ф. И. Успенского не удалось, в 1929 г. «турецкое правительство согласилось обменять научные материалы РАИК на мусульманские рукописи[540], вывезенные в 1916-1917 гг. Ф. И. Успенским из Трапезунда в Россию, в Турцию был направлен старший ученый хранитель Пушкинского Дома Μ. Д. Беляев для приема имущества Института»[541]. Сразу после экспедиции Ф. И. Успенский писал про трапезундские рукописи: «По стоимости они, конечно, не равняются тому, что секвестировано турками в Константинополе», но послужат «некоторым вознаграждением турецкому правительству за рукописи и коллекции РАИК»[542]. И это при том, что коллекция РАИК была собрана за годы существования Института на средства института.
Помимо работ непосредственно в составе экспедиции, а также свободного и самостоятельного изучения памятников[543], Крымский не мог не интересоваться
