все эти шесть систем пришли в большое расстройство к вреду не только местного населения, но и самих завоевателей»[470]. Русские в то же время способствовали и благоустройству города: «Зато русские, в течение одного лишь года оккупации, построили для Трапезунда целый порт с волнорезом», но из-за революции «не успели закончить этого крупного сооружения. Мало того, они строили ширококолейную железную дорогу со стороны Батума, которая и по плану, и по реализации должна была соединить Трапезунд не только с Батумом и всей необъятной Российской империей, но и с промежуточными мелкими и важными турецкими портами, лежавшими в сторону Батума»[471]. Тогда как «ни турки в течение пятисот лет, ни их предшественники на протяжении тысячелетий ничего рукотворного в этом направлении не создали, если не считать крошечного мола, годного для разгрузки небольших парусников»[472]. 4 августа 1917 г. в одном из писем А. Е. Крымский сообщит сестре: «Работая меньше в архиве, исходил хорошо соседние горы. Изумительно хорошо возделаны.

Русские провели много стратегических дорог, и ходить по самым крутым Таврским вершинам теперь оченьудобно…»[473]

«По всему, – пишет Ф. И. Успенский, – однако, видно, что русское занятие не вызывает никаких правонарушений: солдаты покупают в лавках и платят, хотя берут с них дорого, везде движение людей, нет запрещения циркуляции в городе и по ночам»[474]. В отношении дороговизны ничего не менялось ни в течение лета 1916 г., ни в 1917 г.: «Половина домов – в развалинах и расхищена, но в остальных жизнь кипит ключом, и со стороны греков идет грабительство русских. Цены бешеные»[475], – писал А. Е. Крымский своей сестре по приезде в Трапезунд.

К концу лета 1917 г., когда «стали носиться слухи» о возможном ухода русских из Трапезунда», разлад стал заметен и в отношениях между русским и греческим духовенством: «Вместе с тем неожиданно выросло раздражение и нетерпимость со стороны греческого духовенства, начавшего подстрекать против нас местную молодежь из школьных учителей и учащихся, – замечает в черновиках одного из своих докладов[476] Ф. И. Успенский. – Находя более удобным занятия под открытым небом и в стороне от мест публичного наблюдения и любопытства, а я в последнее время пребывания в Трапезуйте, в августе 1917 г., чаще стал ходить в Кремль[477] и знакомиться с положением уцелевших в нем остатков зданий»[478].

Многие действия были не под силу русской администрации уже исходя из начальных условий организации управления. Записи Успенского еще по пути в Трапезунт содержат интересные сведения об организации управления в этом городе: «Мы действуем так же неосмотрительно, как и раньше в Галиции»[479]. Как характеризуют политику Российской империи в Галиции современные историки, «Россия представлена в завоеванном крае исключительно несколькими десятками заурядных полицейских чиновников далеко не лучшего качества», и местные начальники «с ничтожным штатом служащих, преимущественно канцеляристов, не имея ни соответствующего объема полномочий, ни денежных средств, оказывались в ситуации, когда вообще какое бы то ни было реальное управление вверенной территорией становилось невозможным»[480]. Все это в какой-то мере относилось и к Трапезунду и 1916 г., и 1917 г. «Главный смысл», как писал очевидец событий Ф. И. Успенский, состоял в «неосведомленности начальственных лиц с положением дела и в принятии ими таких решений, которые могут раздразнить против нас расположенные к нам элементы населения»; «полное отсутствие распорядительности: дороговизна, издевательства над русскими, все черное дело делается солдатами, местными жителями ничего не делается»[481]. «Трапезунд, увы, не остался за Россией… – горестно вздыхает из Буэнос-Айреса, где он закончил в эмиграции свои дни, генерал А. В. фон Шварц. – Не так просто попасть теперь туда и собственными глазами увидеть и оценить то, что там сделано русскими; дела канцелярий, переписки, официальные документы исчезли, многие из участников уже не существуют, а потому для оценки сделанного там остается лишь один путь: свидетельства оставшихся еще живых. Особенно важным, конечно, является свидетельство лиц наиболее авторитетных» – и в первую очередь Шварцу был важен отзыв великого князя Николая Николаевича, так как «всем известна его требовательность»: «Этот суровый Начальник, посетив Трапезунд 18-го июня 1916 г., т. е. когда прошло только два месяца от начала нашей работы, не удержался от публичного отзыва о сделанном, представив всех моих подчиненных к наградам: “Это гигантские работы”»[482].

В целом источники показывают, что межнациональные отношения, в которых хотя и присутствовала некая напряженность, в Трапезунде времени русской администрации были достаточно сбалансированными и не выходили за пределы обычных бытовых конфликтов.

§ 2.3. Работа над рукописями в Трапезундской экспедиции в 1916 и 1917 гг

.

17 марта 1916 г. главнокомандующий Кавказской армией великий князь Николай Николаевич (рис. 20А) издает указ № 117, в котором запрещает «куплю, продажу и собирание» старых книг и рукописей, кроме специально уполномоченных лиц. Таковыми лицами в Трапезунде были члены экспедиции Ф. И. Успенского, посланные в город от комиссии Академии наук для регистрации и охраны памятников. К выполнению своих обязательств участники экспедиции приступили незамедлительно по приезде в город (13 мая 1916 г.) и обнаружили в нем «мерзость запустения»[483]: «открытые двери, разбитые ящики и сундуки, выпущенная шерсть из тюфяков, пух из подушек, разбросанные книги и деловые бумаги»… – писал в своих отчетах Ф. И. Успенский. Примерно то же про майский Трапезунд пишет и С. Р. Минцлов: «В мае месяце, когда я приехал в Трапезонд, все кварталы вокруг мечети были совершенно пустынны. Окна и двери домишек были выбиты и распахнуты: дворы были завалены битой посудой, ломаной мебелью и, кое-где, грудами рваных книг и рукописей. Немало дней я посвятил на обход дворов и рытье в кучах хлама, в результате чего оказалась находка нескольких десятков весьма любопытных, древних рукописей, писанных на пергаменте и украшенных орнаментами в красках. Кое-что отыскалось и в ворохах рвани, возвышавшейся у башни, близ мечети. Последняя – типичный византийский храм, весь выбеленный и оштукатуренный как внутри, так и снаружи»[484].

«Не менее безотрадное впечатление (чем остальной город. – А. Ц.) производит вид Св. Софии, – зафиксировал в своем дневнике Ф. И. Успенский. – Двери ея также раскрыты, стекла выбиты, она доступна для всякого, ибо нет ни одного представителя мусульманского духовенства, ни русских священников <…> Также необходимо принять меры по поводу закрытия мечети… При нашем посещении здесь оказались разбросаны по полу обрывки бумаги и рукописей, целый архив книг и разных деловых записей, валялись по полу в беспорядке на хорах»[485].