— Ты чего вылупился, как баран на новые ворота? — крикнул мне Димка. — Поезжай, красавец. Слышишь?

Но я стоял на месте.

Я глядел на нее так, как будто раньше никогда не видел девушек. Я видел ее нос, ресницы, легкий шрам у левого виска, рыжие волосы, распадок у переносья, линию, где верхняя губа соединяется с нижней, — для меня это был вновь открывающийся мне мир. Как будто бы я вновь увидел и горы, и солнце, и деревья, когда я глядел на ее лицо. Это было лицо первой девушки, красоту которой я заметил.

— Хоть вы убедите их, — сказала она мне, — вы же все еле стоите на ногах. Куда вам идти?

Торопливо и неумело она попыталась развязать веревку на вьючном быке, но Алексей Тихонович сказал:

— Не трожь.

Я думал, что он хочет ее ударить, и потому подбежал на ее защиту, но Алексей Тихонович и Димка уже вскочили в седла, подняли гурт и двинулись в путь.

Девушка, не глядя на меня, медленно пошла к селу. Мне хотелось ее удержать хоть на несколько минут, но как это сделать, я не знал. Я шел за ней по пятам и что-то невнятно бормотал ей в спину.

Вдруг она резко остановилась, повернулась ко мне и зло закричала:

— Уходи, убирайся отсюда! Не хочу тебя видеть. Ты подлый, ты трус. Иди к ним, образина!

Она ругала меня, а я стоял и глупо улыбался, я радовался, мне казалось, она не ругает меня, а говорит ласковые слова. Мне, очевидно, нужно было сказать ей что-то хорошее, приятное, но ничего путного не приходило мне в голову, я только твердил:

— Ничего, все будет прекрасно.

Она досадливо махнула на меня рукой и побежала к селу, а я повернул назад.

Снежные вихри лизали землю и выдували слежавшийся снег; за камнем, за пнем, как тени, выстилались снежные гребешки и тотчас исчезали. Мне было легко и радостно. Я одернул свой плащ, выпрямился. «Хватит, — сказал я себе, — досыта поносил я свой горб». Теперь мне казалось, что метель мне не помеха, напротив, я думал, как она хороша, весела, как нежно гладит мне лицо!

Наши ушли далеко, догнал я их нескоро. Они шли вдвоем как ни в чем не бывало; виднелись малахай Алексея Тихоновича и капюшон Димки.

Я подъехал к Алексею Тихоновичу.

— Ну и метель, — сказал я. — До Бийска шесть дней. Как придем в Бийск, сдадим гурт, и я сразу сюда, обязательно найду эту девушку. Деньги получу, куплю новое пальто, костюм и заявлюсь к ней. Она такая добрая…

Алексей Тихонович молчал, а потом сказал:

— Поезжай в левую сторону да придержи баранов, но не жми на них сильно, не напирай, а гони по ветру к лесу, а не то случится беда.

Я поехал. Влево обрывалось ущелье. Ветер дул остервенело. Мне казалось, что я принимаю на себя всю метель и загораживаю собой и гурт, и товарищей. Ветер бешено рвал мой плащ. Я подставлял метели свою грудь и лицо и бормотал: «Злись, злись, сколько хочешь, все равно не возьмешь».

Ветер подталкивал и подталкивал баранов. Упрямые животные прятали от ветра головы и лезли вперед, к ущелью. Я хотел отвернуть их от ущелья, но ничего не мог сделать. И тут я увидел себя совсем рядом с обрывом, бараны прижимали меня к обрыву. Я соскочил с лошади и колотил, пиная их сапогом в брюхо, в морду, куда придется, а они все жались к обрыву.

Вдруг ноги мои лишились опоры, я поскользнулся и полетел вниз. Я успел ухватиться руками за каменный уступ. Подо мной была пропасть. Я силился выбраться из нее на руках и не мог. Силы мои слабели. Отчаяние охватило меня. Я думал о том, как спастись. Мне виделись смотрящие на меня сверху головы баранов, мне уже показалось, что один баран упал вниз, в ущелье, а следом за ним, подталкиваемые сзади, стали приближаться к обрыву другие бараны. Точно какая-то неведомая сила влекла их в пропасть, и остановить их не было возможности.

Но бараньи головы вдруг исчезли. И тут я услышал голос Алексея Тихоновича, а через некоторое время увидел и его самого. Он наклонился, схватил меня за кисть руки, уперся ногой о камень и стал тянуть меня вверх. Я висел беспомощно, как мешок, а он тянул меня и тянул. И когда он уже совсем вытянул меня, камень из-под его ноги вывернулся, Алексей Тихонович потерял равновесие, свалился на бок и исчез в пропасти.

…Мы нашли его на дне ущелья. Он был живой. Мы отнесли его в лес. Там, где стояли теперь бараны, расставили палатку, положили на кошму. Он лежал и все время беспокоился о гурте. Одежда его была изодрана в клочья, а сам он был исцарапан и побит. Димка хотел скакать в поселок за врачом, но он не разрешил ему, сказал, что не время валяться, что он скоро встанет. Он пролежал день. А наутро, когда я принес ему в палатку кружку горячего чая, сказал:

— Готовьтесь, ребята, через час тронемся в путь.

И улыбнулся. Это была его первая улыбка в перегоне.

Через шесть дней мы добрались до Бийска.

Лодочник

Весна у каждого проходит по-разному, а у меня от нее одни неприятности.

Я работал под Бийском, в пяти километрах от города, на безлюдном острове, носившем название остров Иконникова. Там я штукатурил новый бревенчатый дом.

Весна была головокружительная, торопливая, как река Бия. Река разливалась быстро. Ветки, прошлогодняя трава, прошлогодние листья, обломки мостов и кладок несла и несла она на запад.

Я вставал рано. Брал с собой бутылку молока, кусок хлеба и шел к реке. У причала билась старая лодка. Я сам законопатил паклей щели, залил черным горячим варом днище,