видел, должно было обязательно во что-то вылиться сейчас и потом. Андрейка открывал новое со щедростью, присущей только великим мореплавателям и землепроходцам. Деревья, кусты, камни, скалы, остов разбитой шлюпки, занесенной песком, — все, что таила в себе эта земля понятного и непонятного, спокойного и тревожного, было впервые открыто для людей и получило свои имена. Облако он назвал «Ладонью», а тропинка, которая вела вдоль берега, напоминала почему-то тети-Верино ожерелье.

Нового оказалось бесчисленное множество. Приходилось давать названия каждую секунду. Мир вокруг поражал неоткрытостью. В каждом предмете было что-то свое, особенное, великое, тайное.

Андрейка спустился к самому морю. Вода была теплой, песок горячий. И — тишина.

Он сел у самой кромки прибоя. И к нему пришли необычайные мысли. Трудно было в них разобраться.

Что такое море? Что такое небо? Что такое солнце?

В море уходили корабли. В небе летели самолеты. Отец Андрейки тоже летал в небе, когда был жив. Летал и дядя Коля. И Андрейка тоже будет летать.

День уходит незаметно. Солнце тихо скатывалось в море.

…Нашли Андрейку в сумерках. Тетя Вера дала ему подзатыльник и кусок хлеба и все время, пока шли к автобусу, спрашивала:

— Ты что? Хотел утонуть? Или умереть с голоду? Что за фокусы?

Выехали на дорогу. Опять стучали по кузову автобуса ветки деревьев. Дядя Коля сидел у раскрытого окна и пел: «Потому, потому что мы пилоты…»

Пахло бензином, а еще ночным, остывшим лесом и морем. Андрейка дремал, прислонившись к плечу дяди Коли. От пережитого за день он устал, но даже усталость не могла одолеть растревоженного чувства мальчика. Жизнь только начиналась и торопилась к нему добрыми шагами.

Андрейка дремал, и виделся ему необыкновенный жук. Раскинув из-под панциря крылья, жук носился над облаками, взлетал все выше и выше к солнцу.

Он вышел во двор рано утром. Обежал его. Ночь только усилила его возбуждение. Ему хотелось кричать что-то очень громкое, бегать, прыгать с крыши сарая.

Во дворе стояли две бочки с дождевой водой, сломанная кровать. У ограды была свалена груда кирпичей. Низко летали стрижи и прятались под крышей дома. Воздух был легким, и в нем особенно хорошо леталось стрижам.

В углу двора висел длинный кусок стального рельса — «звон», как называли его жильцы. Рассказывали, что в «звон» били во времена войны, когда объявлялась воздушная тревога. С тех пор он так и висит.

Андрейка подобрал с земли железную ножку кровати с тяжелым набалдашником на конце, сложил несколько кирпичей, чтобы добраться до рельса, и ударил в него — первый раз тихо, а потом громко. Звук раздался резкий и веселый — остановился во дворе и побежал во все четыре стороны.

Андрейка ударил еще раз и еще… Все кругом наполнилось чем-то тревожным и радостным, требующим к себе обязательного внимания. Звуки торопились сказать о том, что на земле существует человек и вот вчера он видел море…

Захлопали двери, застучали каблуки по лестнице, с шумом открывались окна. Люди бежали с ведрами. Тетя Вера прибежала полуодетая, запыхавшись. Дядя Коля выскочил из квартиры в одних трусах. Он с интересом наблюдал, как из окон второго этажа стали вылетать узлы, а кому-то на голову шлепнулась резиновая грелка.

Тетя Вера сняла Андрейку с кирпичей и сказала:

— Здравствуйте! Что ты за человек, Андрейка? Николай, ты чего стоишь, скалишь зубы? Уведи ребенка домой!

Дядя Коля взял Андрейку за руку и повел в дом.

— Понимаешь, разбойник, — улыбаясь, говорил он, — бить в набат нельзя. Ты будешь бить, а люди подумают, что пожар, приедут пожарники. И тетя Вера оторвет нам головы.

Потом во двор пришла милиция. «Звон» сняли и увезли. А Андрейка целый день ходил по двору и не знал, что ему делать.