— Буду я тебе верным конем, боевым сотоварищем и спутником, но сперва тебя испытаю. Садись на меня.

Сосруко оседлал Тхожея, одним прыжком вскочил на коня, и Тхожей взлетел как ястреб. Казалось, он хотел, чтобы его юный всадник разбился о небесную твердь, но едва только Тхожей достиг простора небес, как Сосруко быстро переполз под брюхо коня. Тхожей ринулся вниз — так низвергается с горы бурный поток. Казалось, конь хотел, чтобы всадник разбился о землю, но Сосруко снова оказался в седле. Решил, видимо, Тхожей, испытывая мальчика, чтобы Сосруко разбился, ударившись о закат, который разгорался справа, но мальчик оказался на левом боку. Попытался конь разбить Сосруко ударом о восход, пламеневший слева, но ловкий наездник оказался на правом боку. Вновь поднялся огнецветный Тхожей на небо и, как падучая звезда, скатился с небесной выси, упал на вершину Эльбруса, упал с такой силой, что вершина раздвоилась. С той поры и стал Эльбрус двуглавым — таким, каким вы его видите в наше время.

А Тхожей устал. Затрудненным сделалось его дыхание в седловине между двух горных вершин. Пар из его ноздрей стлался по кустам кизила, падал вниз и смешивался с дымною мглою ущелий. Конь сказал:

— Вижу я, что ты — Рожденный из камня, что ты — воин Правды и Воли. Одна у нас дорога, одна у нас и судьба.

— Если так — трогайся! — приказал Сосруко и направил коня вниз, в селение нартов.

Урызмаг был в это время на сходе богатырей. Сатаней услышала топот коня и выбежала навстречу юному всаднику. Какое счастье для горской матери увидеть, что сын ее стал воином, что сын ее сидит в седле, а на бедре у него — богатырский меч! И Сатаней сказала:

— Дитя мое, мальчиком ты поднялся на вершину Эльбруса, но кажется мне, что мужчиной ты вернулся в селение нартов.

Как Урызмаг узнал о своем сыне

Нарты обычно собирались в доме Али́джа, скромного воина из уважаемой семьи. Это был старый дом. Он давно подкосился и давно упал бы, если бы его не подпирали столбы — пятьдесят столбов спереди и пятьдесят сзади, и такие огромные были они, что каждый из них тащило по восемь волов! Да еще снизу поддерживала старый дом железная подпорка, а вела к дому тоненькая, словно паутинка, тропа, она огибала болото, и стоило коню оступиться на тропе, как он застревал в болоте.

Почему же нарты, владевшие многочисленными стадами и сокровищами земли, избрали для своего собрания такой неказистый дом? Разве не воздвигли нарты для себя дома побогаче, поудобней? Воздвигли нарты для себя великолепные дома, но еще в ту пору, когда они жили бедно, начали собираться горские богатыри в доме Алиджа и привыкли к старому зданию, и привычка стала обычаем, а легко ли идти против обычая?

Ежедневно собирались нарты на свою Хасу, и приходили все, кто в это время не был в походе, не охотился, не стерег стадо. Собирались нарты, пили хмельную брагу и нартсано, ели вкусные кушанья, которые готовили сами, беседовали о минувшем, рассуждали о будущем, пели, как научил их Кятаван, плясали, как могут плясать одни только горцы.

Мальчику Сосруко очень хотелось попасть на Хасу нартов, отправиться с храбрецами в поход. Хотелось ему побеседовать с мужчинами о делах битвы, о чинтских князьях, о минувшем и о будущем. Да и в норе надоело ему жить, горько было мальчику, что даже с родным отцом еще ни разу не пришлось ему поговорить, приласкаться к нему, а Сосруко знал от матери, что Урызмаг был вожаком нартов, что некогда победил он бога засухи. Гордился своим отцом Сосруко!

Однажды, когда запели утром вторые петухи, Сосруко, ничего не сказав матери, выбрался из подземелья, повел своего Тхожея по тропе, которая, извиваясь, вела к дому Алиджа. Возле дома сидели на длинной скамье нарты. Назовем их имена: Гиляхсырта́н, Пану́ко, Пша́я, Гутса́кья и Сырдо́н. Эти нарты были непохожи на других богатырей, никогда никто с ними не дружил, поэтому, полные злобы, они дружили только друг с другом. Долговязый, худой Гиляхсыртан всегда радовался чужому горю, Пануко раздувался от спеси, грузный Пшая считал себя умнее всех, Гутсакья молол всякий вздор без умолку, Сырдон был кознелюбив.

Когда-то в молодости были и они славными воинами, смелыми наездниками, а потом разленились, их рукам стали желанными не мечи, а чаши с хмельным питьем, перестали они разить острыми стрелами врагов, полюбили они другое занятие — извергать хулу на молодых и храбрых.

Увидев мальчика, болтун Гутсакья сказал:

— Посмотрите, многочтимые нарты! Какой-то мальчик, ростом с травинку, ведет коня за уздечку, сюда направляется!

— Не маленький это мальчик, не с травинку ростом, лет ему двенадцать, если не больше, — сказал, издали поглядев на Сосруко, Сырдон.

А Пануко, чьи багровые щеки раздувала спесь, спросил мальчика:

— Чей ты сын? Чьим ты вскормлен молоком? Из какой ты земли?

Сосруко вежливо наклонился нартам, ответил с достоинством:

— Благородные богатыри! Мой отец — Урызмаг, вожак смелых. Моя мать — многомудрая Сатаней. Я не вскормлен молоком матери, я вскормлен кремнистым камнем Кавказских гор. И рожден я из камня Кавказских гор. Я — нарт, и я равен другим нартам.

Пшая сказал, задыхаясь от толщины своей:

— Несуразицу ты говоришь, глуп ты еще для беседы со старшими. Если ты сын Урызмага, то почему Урызмаг не знает о тебе? Не вчера ли он жаловался нам на свою бездетность? Если мать твоя Сатаней, то почему же ты явился на свет из чрева бездушного камня? Не сходится у тебя слово со словом. Поди прочь! Как смеешь ты, скудоумный, называть себя нартом, если даже разговаривать не научился с нартами как следует!

— Я теперь знаю, как следует вести разговор с такими, как вы, — сказал Сосруко. — Сейчас вы увидите, что слово у меня сходится со словом, а все слова — с делом.

Рядом со скамьей, на которой сидело пятеро завистников, возвышалась коновязь из чистого серебра. Девяносто и девять коней были привязаны к серебряным кольям — девяносто и девять коней девяноста и девяти нартов, собравшихся в этот день в доме Алиджа.

Мальчик подошел к коновязи, схватил одного из коней и подбросил его как мяч. Конь взлетел над старым домом, а быстроногий Сосруко обежал вкруг дома, подхватил падающего с высоты коня и поставил его