нужно выйти поговорить по телефону, я почувствовала, что душа у меня уходит в пятки. Ведь мы заснули, а когда проснулись, за окном уже было темно. Его лицо, слабо освещенное молчаливым экраном телевизора, выглядело очень серьезным.

– Звони отсюда, – предложила я.

– Отсюда не могу, но я быстро сбегаю до телефонной будки и вернусь.

Он не позволил мне пойти вместе с ним и не захотел поесть.

– Сейчас вернусь, – сказал он.

Уходя, он поцеловал меня. Поцеловал глаза, потом губы, обхватив мое лицо руками, и улыбнулся мне, прежде чем лифт закрылся. И снизу позвонил мне на домофон.

– Я люблю тебя, – услышала я в трубке домофона.

10

Первые часы я провела у телефона, время от времени поднимая трубку, чтобы проверить, есть ли гудок. Может, при разговоре по телефону, для чего он и вышел, ему сообщили какую-то плохую новость, и он обязательно мне об этом скажет, это всего лишь вопрос времени. Несколько раз я выходила на балкон. Уже третий день шел дождь, на улице было пусто, и светофор на перекрестке переключался с одного сигнала на другой ни для кого, машин не было; попеременно загорающиеся цвета отражались на мокрой мостовой. В три часа ночи мимо пробежал какой-то мужчина, потом – ничего.

Три раза я спускалась на улицу. Мне вдруг начинало казаться, что Марито идет ко мне, и я выбегала ему навстречу, чтобы видеть, как он приближается, или же чтобы заставить его прийти, как будто бы он мог не вернуться, останься я наверху, а мое присутствие внизу могло притянуть его, как магнитом. В один из этих походов в голову мне пришла мысль дойти до телефонной будки на улице Санта-Фе – может, он всё еще там?

Предположение, что Марито в течение двух часов говорит по телефону, было идеей совершенно абсурдной, но я так долго ее лелеяла, что мне и это стало казаться возможным. Но я не пошла. Было что-то такое в этих молчаливо мигающих светофорах, что заставляло мое сердце сжиматься. Угол моего дома внезапно стал враждебным, даже угрожающим. Сирена полицейской машины так меня напугала, что я снова вошла в подъезд и стояла там, глядя через окно на пустую улицу, пока меня не пронзила мысль о том, что если Марито мне позвонит, то трубку снять будет некому. От невозможности находиться в двух местах одновременно я расплакалась. Возможные объяснения граничили с бесконечностью.

Телефонный звонок я услышала, выходя из лифта, и вбежала в квартиру ровно в ту секунду, когда он умолк. До самого рассвета я ждала повторного звонка. Когда с улицы послышались первые утренние звуки, я уснула в кресле как была: обняв колени руками и в слезах.

11

Прошлой ночью я не заметила пятно крови на одной из подушек, но, когда на следующее утро я проснулась, при солнечном свете оно просто бросалось в глаза. По краям пятно уже потемнело, но в центре было еще влажным, ярким и блестело, как драгоценный камень. Увидев его, я снова заплакала. Была ли эта гнетущая тоска платой, которую мне придется заплатить за то, что мы с Марито занимались любовью?

Все девочки, которые переспали со своими парнями, плохо кончали. Это говорили все, это же говорила мне мама. «Они теряют к тебе уважение», – заявляла Люсила Аткинс, сто раз сразившаяся со своим Антонио: он хотел физической близости, а она – сохранить девственность до самого брака. Люсилу об этом предупредила ее мама: каждый мужчина неизменно желает с тобой переспать, но потом он тебя бросит. По их словам, единственный способ удержать при себе мужчину – это выйти за него замуж, а единственный способ выйти за него замуж – это не спать с ним до того, как выйдешь замуж. Мне очень хотелось быть с Марито всегда, но о браке я думала совсем иначе. Единственная девочка в моем классе, которая спала со своим молодым человеком, была совсем другой, непохожей на нас. Он ее вовсе не бросил, напротив, они всё время были вместе: летом они ездили на каникулы вместе с ее родителями, а выходные проводили в их загородном доме, и там им позволялось спать вместе. Моя мама так возмущалась, что дым стоял коромыслом, а мать Люсилы даже запретила дочке приглашать эту девочку в гости. После общей встречи всех наших родителей мама заявила мне, что родители этой девочки очень-очень странные и что бедняжка плохо кончит. Это мне показалось совсем некрасивым – думать, что кто-то плохо кончит, к тому же предсказание звучало как-то туманно, но мне никогда не приходило в голову попросить маму высказаться яснее. Что это значит – плохо кончить?

Холодная вода лилась на пятно, окрашивалась красным, стекала в слив, исчезала в трубах. «Кровь – водица», подумалось мне. В трубку домофона Марито сказал вчера, что меня любит. Зачем ему понадобилось говорить мне о любви, если он собирался меня бросить? Кровь не отстирывалась. Я намыливала пятно туалетным мылом, терла его щеткой; окаем пятна – темная полоска в форме лотоса – казался несмываемым.

12

Следующие дни стали одной нескончаемой пыткой. Каждый раз, когда звонил телефон, я бросалась к нему в полной уверенности, что это Марито, а в те долгие часы, когда телефон молчал, не отрывала от него взгляда, словно это могло заставить его зазвонить. Телефонные разговоры с мамой и папой сделались для меня совершенно невыносимыми. Из страха, что они заподозрят неладное, я сочиняла какие-то сказочные выдумки и изображала такую неправдоподобную увлеченность школьными делами, что лично мне всё это показалось бы гораздо более подозрительным, чем любое молчание. Но они в Майами были так счастливы, что ни о чем не догадывались, и, вот ведь парадокс, именно это заставляло меня чувствовать себя покинутой, как будто бы, несмотря ни на что, в глубине души я надеялась, что они почувствуют, что всё очень плохо, и приедут меня утешить.

Я не могла усидеть на месте, на уроках не удавалось сосредоточиться ни на чем, слезы наворачивались на глаза где угодно, в самом неподходящем месте, а в животе я носила тугой узел – ощущение, которое не отпускало меня целыми днями. И бесконечно вела сама с собой разговоры, в которых все мои страхи по поводу того, что я сделала, боролись со страхами о том, что с Марито случилось что-то очень плохое. Несколько раз я звонила его отцу, но к телефону никто не подходил.

Я полностью оторвалась от реальности и занималась тем, что восстанавливала каждое мгновенье, пережитое нами вместе: каждый поцелуй, каждое слово, каждый взгляд. Убеждала себя в том, что он меня любит, просто что-то мешает ему позвонить мне, а в следующую секунду уже вспоминала всё то, о чем мне говорили в школе. В дополнение ко всем этим мучениям мне взбрело в голову, что я беременна, и, каждый раз садясь на унитаз, я разглядывала свои трусы, стремясь высмотреть какой-нибудь указывающий на это признак, и ощупывала свое тело, пытаясь понять, нет ли в нем изменений. Мне казалось, что улицы просто кишат беременными женщинами, разными объявлениями, магазинами одежды для беременных, которые в действительности были не чем иным, как некими посланиями мне, совпадениями, которые только подтверждали мое состояние.

Наконец я поняла, что схожу с ума, и решила найти его и потребовать объяснений.

В среду днем после уроков я села на электричку до Эль-Тигре, а потом отправилась к дому его отца. Я проходила квартал за кварталом, отделявшие вокзал от этого дома, и во мне росла уверенность, что там я увижу Марито. Ведь может же так оказаться, что он просто был очень занят или же болеет. Может, он звонил мне в ту ночь, пока я ждала внизу, а поскольку я не ответила, то он на меня обиделся. А может – и эта возможность мучила меня больше всего – он понял, что не любит меня, и теперь раздумывает, как бы мне об этом сказать.

После почти целой недели дождей наконец показалось солнышко, и во дворах сохло белье. Район, в котором жил Марито, был