в комнате едва уловимую напряженность. Лео один за другим съедает два кусочка пиццы, а вот мама почти не ест, да и к сидру не притронулась. На экране происходит много всего захватывающего — инопланетяне уничтожают Лос-Анджелес, Уилл Смит произносит громкие, пафосные фразы, но Лео мысленно тянет к маме, как ребенка — к полкам в магазине игрушек.

«И зачем только Ист ляпнул про эти книжки?» — думает она. Они с мамой были так близки к тому, чтобы пройти это чудовищное испытание праздником: посмотрели бы фильм, поели пиццы, а потом Лео поднялась бы к себе, заперла дверь и скроллила бы Нинин телефон, притворяясь, что это обычная ночь и Нина, обложившись учебниками и тихонько чертыхаясь себе под нос, корпит внизу над домашкой. Лео понимает, что такого рода притворство вредно для психики (и в каждой из книжек, пылящихся на лестнице, одна-две главы непременно посвящены отрицанию), но по ночам, в одиночестве, Лео может позволить себе притвориться, и это то, благодаря чему она выживает днем.

Пришелец на экране только что разгромил лабораторию, и в этот момент мама протягивает руку за пультом.

— Можно я… — начинает она, и Лео дрожащими пальцами передает ей пульт. Как всегда, сперва мама путает кнопки и нечаянно увеличивает громкость, но затем все-таки нажимает на паузу, прервав оглушительный грохот, с которым пришелец крушит все подряд.

— Мам… — Съеденная пицца камнем лежит в желудке. Как глупо, как все это было глупо! Надо было просто пойти к отцу.

Мама, однако, встает с дивана и пересекает гостиную с решительностью, какой Лео не замечала в ней со времен «до». Лео торопится следом, гадая, не сломалась ли мама окончательно и не случится ли у нее нервный срыв прямо сейчас, когда на экране телевизора космический пришелец, питающийся людьми, застыл на середине трапезы. Может, еще не поздно вызвать такси, поехать в церковь на мессу и встретиться там с Истом и его семьей?

Мама идет прямиком к лестнице, спускается на несколько ступеней, сгребает в охапку все книжки о горевании, одну или две отдает Лео. На обложке верхней из тех, что остались у мамы, Лео видит печальную женщину, которая задумчиво смотрит в окно, завернувшись в шаль. «Сказать „Прощай“», — гласит напечатанный округлым шрифтом заголовок.

— Получается, так я должна выглядеть? — спрашивает мама, потрясая книгой перед носом Лео. — Как эта женщина?

— Ну, это больше похоже на обложку дешевого любовного романа, из тех, что продаются на кассе в продуктовом, — высказывает мнение Лео, и на мамином лице появляется улыбка.

— Какая чушь, — вздыхает она, проходя мимо Лео обратно в гостиную. Денвер мгновенно вскидывает голову, треугольники ушей, словно два маленьких радара, поворачиваются следом: покормит или наругает? — И о чем только Келли думала? Как будто книжками тут поможешь! — Мама обводит широким жестом весь дом, однако Лео понимает, о чем она. Ничто не способно заполнить пустоту, образовавшуюся после смерти Нины. Не успевает Лео и глазом моргнуть, как мама швыряет книжку в огонь.

— Мама! — испуганно восклицает Лео.

— Что там у тебя? — спрашивает мама, не обращая внимания на ее реакцию. Языки пламени принимаются лизать уголок «Сказать „Прощай“». Женщина на обложке продолжает печально и кротко смотреть в окно, в то время как ее лицо съеживается и превращается в пепел.

Лео разглядывает одну из тех книг, что мама вручила ей. Тяжелая, хоть и в мягкой обложке.

— «От скорби до сумрака», — озвучивает она заглавие.

Мама отходит в сторону и показывает на камин, жестом приглашая Лео повторить ее действие:

— Туда ей и дорога, детка.

В средних классах Лео читала «451 градус по Фаренгейту» — не целиком, но смысл уяснила, и теперь подобный шаг кажется ей… неправильным? По закону вообще можно жечь книги? Нина бы знала, безотчетно думает Лео, однако Нины больше нет, она уже не ответит — да или нет, верно — неверно, законно — незаконно, и как раз таки это во многом объясняет нынешнюю ситуацию.

Лео швыряет книгу поверх горящей, мама издает победный вопль и вскидывает в воздух кулаки. Так странно наблюдать, как мама веселится, прыгает по полу в носках и смеется. С одной стороны, Лео рада видеть маму счастливой, но с другой стороны, ей не по себе от того, что мама ведет себя совсем не по-родительски. Как бы ни проводили этот вечер отец и Стефани, ничего похожего они не вытворяют, уверена Лео.

— Ты говорила про какую-то рабочую тетрадь. Где она? — интересуется мама и делает большой глоток сидра. — Еще осталась у тебя?

— Нет, я выбросила ее в мусор, — признается Лео.

Мама — ее мама! — закатывает глаза и залпом допивает свой сидр, словно настоящее шампанское. (Честно сказать, Лео уже подумывает, не подменила ли мама свой безалкогольный напиток на что-то посерьезнее, пока дочь отвернулась.)

— Контрольные тесты, — качает головой мама. — С ума сойти.

Следующая на очереди — книга под названием «Шестая стадия», сразу за ней в камин летит «Пробиваясь сквозь скорбь». Обложка скручивается от жара, а мама жует пиццу, ее глаза мерцают, и это мерцание — не просто отблески пламени, разгоревшегося уже не на шутку.

— Еще скажите, что эти ваши мудацкие наставления когда-нибудь кому-нибудь помогли, — бормочет мама себе под нос.

Это второй раз в жизни, когда Лео слышит от мамы нецензурное слово.

Несколько минут они стоят бок о бок, глядя, как пламя в камине поднимается все выше, а комната постепенно наполняется дымом.

— Мам, — чуть погодя обращается к ней Лео.

— А?

— Ты открыла ту штуку в трубе, как ее там…

— Дымоход?

— Ага. — Закашлявшись, Лео разгоняет дым ладонью. — Именно.

Мама задумывается, после медленно качает головой.

— Гм, не помню.

Лео хочет что-то сказать, но ее неожиданно прерывает пронзительное верещание пожарной сигнализации.

19 декабря. 124 дня после аварии

Мама сидит на кухне и ждет Лео из школы. После пятничной ссоры они почти не разговаривали, все выходные в доме висело тяжелое молчание. Лео планировала рассказать маме о беременности Стефани в воскресенье вечером, дать время переварить новость