– Не уезжай, – попросил он.

Лилит холодно улыбнулась. Ее правая щека, по которой он звезданул, горела как ошпаренная.

– Я бы все равно тебе об этом сказала – не сегодня, так завтра.

– Прости меня, останься, – пролепетал он. – Я без тебя не выживу.

– Еще как выживешь. Только с крыши не вздумай броситься. – Она встала с табурета. – Как тот дурачок, который тоже втюрился в меня. А ведь был еще один псих, который вены из-за меня резал. Хорошо, откачали. Понял, что ты должен сделать, когда я уеду?

Лилит вдруг пошатнулась и схватилась за стол.

– Ой, – проговорила она; в глазах у нее все плыло, предметы двоились. – Что со мной?.. Ой, Савка… Нехорошо…

Она отняла руки от стола, пошатнулась еще сильнее. Схватилась вновь, но уже не устояла – упала в обморок. Хорошо, повалилась на пол в середине кухни, не разбилась о какой-нибудь угол.

– Лилит! – бросился к ней Савва.

Он молнией вылетел из дома, даже не закрыл дверь, набрал в телефонном аппарате «Скорую». Медики приехали быстро и увезли его сестру. Он приехал в больницу рано утром и сутки караулил ее в приемном покое.

Потом отыскал лечащего врача. Тот сказал: ждите, мы берем у нее анализы. Еще сутки он провел в больнице. Там он и узнал, что его сестра смертельно больна: редкий случай быстро прогрессирующего белокровия. Иными словами, как сказали ему, рак крови. От одного слова «рак» он сам едва не грохнулся без сознания в кабинете врача.

Она упала цветущей, а очнулась облетающим осенним цветком. Несколько дней превратили ее в тень самой себя. Она лежала слабая, бледная, с темными кругами под глазами. С пустым взглядом. Почти незнакомая. Как могло произойти такое стремительное перерождение? Но ведь у нее и раньше были приступы слабости, стал вспоминать Савва, просто она не подавала вида. Ее внутренняя сила до срока все перебарывала, загоняла хворь в дальний угол. Но тут гирька на весах взяла и разом перевесила. Так ему объяснили врачи. И болезнь разом вышла на первый план, отняв и силу, и бешеную энергию, и желание бороться и жить.

Когда он сел рядом с ней, у постели, Лилит взяла его руку и сжала пальцы:

– Врачи думали, что я без сознания и ничего не слышу. А я была в сознании и слышала их. Они сказали, что я тяжело больна и скоро умру.

– Нет, нет! – в отчаянии воскликнул он. – Не умрешь!

К счастью, она в палате лежала одна – еще три койки пустовали. Так что они могли говорить откровенно, никого не стесняясь.

– Они сказали, что умру, и я им верю. У меня совсем нет сил, Савка. Наверное, именно так и умирают. Все из тебя уходит, и вот тебя – раз! – и нету.

– Господи, да нет же, нет, – в отчаянии замотал он головой. – Лиля, Лиличка…

– Ты вот что, ты прости меня, – попросила она.

– Конечно, – кивнул он.

– И не держи зла.

– Не буду, – замотал он головой. – Лилит, милая… – Он потянулся к ней, прижался щекой к ее холодной руке. – Милая моя… Ты прости, что ударил тебя.

Она слабо улыбнулась:

– Прощаю… Это она виновата, – тихо сказала сестра.

– Кто? – Савва оторвал голову от ее руки.

– Наша мать – это ее проклятие.

– Да ладно тебе, – попытался воспротивиться он. – Не могла она…

– Ты сам все слышал. Это она убила меня.

По лицу Лилит было видно, что это не фантазия, не каприз, не догадка, но абсолютная убежденность в своих словах. Уверенность на все сто.

– Ты сделаешь, как я попрошу? – спросила она.

– Конечно.

– Ты говорил, что твоя родня знает тайны жизни и смерти. Про воду говорил – живую и мертвую. Говорил, что они могут не дать душе уйти, а сохранить ее до срока между небом и землей. Помнишь?

– Конечно, – кивнул он.

– Съезди к ним, спроси у своей бабки, как быть. А вдруг она поможет? Ради тебя – своего внука.

Он схватил ее кисть, прижался к ней губами. Как горячи были его губы и как холодна была ее рука!

– Я съезжу и спрошу – завтра утром и съезжу.

– Так не хочется умирать весной, – слабо улыбнулась Лилит. – Совсем не хочется. А вот любить – очень…

До Первомая оставалось два дня. Повсюду висели кумачовые транспаранты. Играл в парке духовой оркестр. Савва прыгнул в трамвай, едва отделался от двух настырных хулиганов, пытавшихся выманить у него деньги, вылез на остановке, где дожидались отправки пригородные автобусы. Один из них, фырча и захлебываясь во время переключения скоростей, перенес его по бетонному мосту через речку Лиховую, промчался по старинному селу Зырино и высадил на дальней его окраине. Слева поднималась построенная еще до революции кирпичная водонапорная башня, а справа, за плотным высоким забором и буйно зацветающим садом, крепко стоял построенный на века, большой патриархальный дом.

Юноша бывал тут нечасто. Отсюда изгнали его отца и, пока был жив дед Берендей, глава семьи, и его, мальчишку, тоже не жаловали. Но когда дед умер, дом вновь принял его.

Савва открыл калитку и переступил порог. Он прошел по тропинке через сад и скоро уже за молодой весенней листвой увидел впереди фасад дома, укрытый хитрой резьбой. Тут можно было разглядеть и смешные фигурки людей, и животных, и всякие символы.

Юноша знал, что каждый из этих знаков значит очень много, что весь этот рисунок – целое письмо, но никто и никогда ему не говорил, кому оно предназначено и что оно скрывает. Он только и знал, что это врата в иной мир и охраняют их три бога: Морок, бог лжи и обмана, Мара, богиня смерти, и Чернобог – верховный правитель загробного мира. И все они хранят великие тайны. Помер дед Берендей, но так и не посвятил ни мальчика, ни юношу в тайное письмо предков.

На крыльце сидела его бабка Чернуха в старом плетеном кресле. Одета она была в черное и с темным платком на голове. Кто из сельчан увидит – пробежит мимо. А поймает взгляд ее – сразу в церковь. Сидела как сфинкс, положив руки на широкие лопухи-подлокотники, по-хозяйски откинувшись на спинку. Тут же, на узкой тесной скамейке, дремал родной дядя юноши – младший брат отца Ёж, в миру – Никодим. В поддевке, широких штанах и старых хромовых сапогах.

– Редкий гость, – процедила бабка Чернуха. – А как вытянулся.

Но сказала это с радостью – как-никак родная кровь. По-своему, но она очень любила внука.

– Ой ты,