дела это не меняло. Длинноволосые мальчики со всего города, прослышав, что в нашей школе затевается настоящий переворот – ни много ни мало рок-опера, – приходили к дверям нашего учебного заведения и пробовались на роли. Их лица выражали крайнюю степень одухотворенности, глаза сверкали надеждой, и со стороны это было похоже на то, что люди собираются на какой-то новый «Вудсток».

Приемная комиссия, в которую входили два десятиклассника, инициаторы затеи, вела отбор пристрастно и тщательно. Сперва кандидатов просили перечислить названия всех альбомов группы, начиная с 1974 года, и если кто-то из них упускал из виду самый первый бутлег под названием «Син Сити», разошедшийся тиражом всего в двадцать пять экземпляров, его безжалостно отчисляли. Если кандидат проходил первый этап, его просили попрыгать как Энгус Янг – знаменитой утиной походкой, когда передняя нога делает шаг, будто марширует, а задняя подбивает ее, и так повторяется несколько раз, и главное – не забыть высунуть язык, – иначе жюри считало исполнение не заслуживающим доверия, и кандидата отчисляли тоже. Да, следует сказать, что всех кандидатов, волосы которых не достигали плеч, отчисляли еще до первого этапа. В жюри сидели матерые металлисты, и они знали свое дело. Они хотели получить в новогоднюю постановку лучших, и не важно, что два самых главных места в ней – роли Энгуса Янга и вокалиста – они оставили для себя, разумеется, не предупредив никого из желающих. Хотя и это, я думаю, не сказалось бы на их количестве.

После двух недель отборов, ругани, ненависти и интриг участники, наконец, были отобраны. На номер, открывавший новогоднюю дискотеку, казалось, собрался поглазеть весь город. Как и всегда в провинции, все были в курсе, что волосатые приготовили грандиозное зрелище, и когда первые аккорды композиции «А ю реди» разорвали воздух, переполненный зал охнул, завибрировал, начал натурально трястись в конвульсиях. Трое мальчиков со швабрами в руках и один на «барабанах» – их вполне правдоподобно заменили обычные жестяные ведра – произвели настоящий фурор. Стекла актового зала запотели от накала страстей, и даже лысые, которых набралось прилично поглазеть на невиданное зрелище, пораскрывали рты. В середине песни одна из девочек младших классов охнула и упала в обморок. Другая, из десятого, стянула трусики, розовые, и, размотав их на пальце, бросила в «музыкантов». Когда мальчик, изображавший Энгуса Янга, изобразил его фирменную утиную походку, наступил натуральный апогей. Лысые присоединились к волосатым и начали хором подпевать «А ю реди». Десятки человек в зале запрыгали той же походкой под Энгуса Янга. Кто-то визжал. Кто-то лез к девчонкам целоваться. Одни обнимались. Другие плакали. Разверзнувшуюся вакханалию прекратил директор. Выбежав в центр зала, он замахал руками и закричал: «Все! Стоп! Дискотека окончена!» Музыку остановили. Включился свет, и собравшиеся начали понуро выходить на улицу, в колючий морозный воздух.

Вот что такое было «Эйсидиси». Мы любили эту музыку, несмотря ни на что, потому что она заставляла наши молодые сердца биться чаще и сильнее, головы – чувствовать себя выше обстоятельств, глаза – не замечать чадящих заводских труб, пьющих отцов, серых панельных пятиэтажек и коричневого снега. Я уверен, что даже лысые в глубине души любили «Эйсидиси», просто боялись в этом признаться, потому что признаться означало капитулировать, сдаться перед непонятными волосатиками, подтвердить их правоту в споре за жизнь.

Мы все понимали это, наблюдая, как коротко стриженный длинный парень мутузит нашего Колю Здышкина, старший брат которого сидел в тюрьме с музыкой «Эйсидиси» в душе. Драться один на один было правилом, нарушить его означало навлечь на себя многолетний позор и презрение, но ведь речь шла об «Эйсидиси», так? Слишком много было связано с этим, поэтому когда в очередной раз долговязый саданул Колю Здышкина по лицу, мы плюнули на приличия и навалились на него всей своей массой, десятками кулаков и ног. Мы били, топтали и кусали его, и когда долговязый растянулся на снегу кровавым скомканным сгустком, кто-то из нас нетвердым голосом затянул первую строчку припева: «Итс э Лонг вэй ту зе топ…» – и все остальные грянули, как в армии, единым в десять – пятнадцать глоток басом, будто прошли годы муштровки:

«ИФ Ю ВОННА РОК-Н-РОЛЛ!»

Ваня Иванов и еврейское обрезание

В Ире текла капелька еврейской крови. Всего четверть, но ее хватило: мордовские болота разомкнулись и выпустили ее в Израиль. Дело осложняла предстоящая свадьба. Жених Иры – круглолицый светловолосый и вечно бодрый Ваня – не влезал в талмудический закон никаким боком. В посольстве Израиля Ире намекнули, что проще уехать незамужней. Ваню не желали видеть на Земле обетованной. До нее не добирались и более достойные люди – праотец Моисей вел людей 40 лет, напрямую общался с Богом, но тоже не дошел.

Разразился бурный скандал. Его слышал весь двор.

– Свадьбы не будет! – кричала Ира.

– Будет! – кричал Иван.

Звенели тарелки. Из окна на пятом этаже, где Ира жила с родителями, вылетел букет роз. Розы летели как маленькие бомбардировщики. Они взрывались алым в сером небе.

Ира уехала. Как в хорошем кино, Ваня гнался за поездом на мотоцикле.

– Вернись! – кричал он. – Я все прощу!

Ира плакала. Соседка по плацкарту смотрела на нее участливо:

– Уезжаешь, деточка? Хочешь котлетку, заешь горе? – И она достала из фольги румяную котлету.

– Свиная? – робко спросила Ира.

– Еще какая! Из такой вот жирной свинюшки. – И соседка показала руками, какая жирная свинюшка была.

– Нельзя. – Ира отвернулась к стене и разрыдалась пуще прежнего.

Наутро она сменила поезд на самолет, увидела облака и море, почти увидела Бога – так высоко летел блестящий аппарат – и вечером приземлилась в аэропорту имени Бен-Гуриона. Земля обетованная дышала фиалками, перебродившими фруктами и разноголосицей – так пахла новая жизнь.

Ваня остался среди мордовских болот. Любой другой пацан, которого кинули так жестоко, непременно бы запил. Но Ваня не пил никогда, его воротило от спиртного. Он ударился в спорт, стал бегать – три километра, пять, десять, – стер колени в пыль и заполучил грыжу. Мозг его лихорадочно искал пути воссоединения с возлюбленной.

В один из дней он решился. С утра сел за руль своей «шестерки» – дедова наследства – и взял курс на областной центр. Адрес Центра еврейской общины он узнал заранее. Найдя нужный дом, смело постучал в дверь.

– Кто там? – строго спросили изнутри.

– Посетитель, – ответил Иван, дернул ручку двери и шагнул в неизвестность.

Он ничего не знал об Израиле, кроме того, что неведомая страна увела его девчонку. Ему представлялось, что там живут джинны, злобные султаны и верблюды – как