таблетки с выбитым на них дельфином. Когда запустили процесс, один из свидетелей – барыга, которому за показания обещали скостить срок, – рассказал, что Антоха принуждал его распространять таблетки в местном клубе, что Антоха избивал его, что Антоха угрожал его семье: резал ножом горло престарелой матери – не до смерти, старая женщина извивалась в его руках. «Мама смотрела прямо на меня. Она открывала рот, как рыба, вот так… И белки глаз… Желтые… От старости, да? Такое бывает от старости?» – Из диктофона, куда записали показания, было слышно, что человек плачет.

Нашлись и другие свидетели – целая цепочка сломанных, напуганных до смерти людей. Они говорили одно и то же. Антоха, который должен был бороться с незаконным оборотом наркотиков, растянул паучью сеть. Каждая третья сделка с веществами в области проходила при его участии. Продавцы героина, продавцы амфетаминовых смесей, даже олдскульные пережитки прошлого – собиратели мака и варщики «винта» – все они несли ему деньги, сдавали своих клиентов, друзей, поставщиков, мужей и жен. Наиболее крупные операции Антоха курировал сам вместе с коллегой – полицейским по фамилии Миронов. Считали, что Миронов был причастен к пропаже как минимум двух человек. Но доказать этого не смогли. Только наркотики остались висеть на нем в деле.

Газеты в нашем городе выходили раз в неделю. И каждая была полна новых кровавых подробностей по делу Антохи. Женщины охали, глядя на его фотографии. Газетчики нашли фото с удостоверения: голубоглазый, похожий на молодого Брэда Питта, чистый ангел смотрел на читателей. «Как можно? Он же такой хороший! – судачили всюду. – Наверняка это толстые начальники подставили его. Сами заграбастали деньги, а хорошего парня угандошили, подвели под тюрьму».

Всех добило свадебное фото Антохи на передовице одной из газет. Юноша с невинным лицом, русский Иванушка, держит под руку невесту с волосами, заплетенными в косу. В петлице юноши – роза. В глазах – щенячья радость жизни и открытий. «Менты поганые, – зашептались люди еще пуще. – Нет веры этой системе, фарисейской, древней и злоебучей, если она губит таких молодых, таких красивых».

По иронии судьбы, я был на той свадьбе и помню, что там происходило. Гуляли полицейские. Гуляли густо, щедро, изливались пьяными выхлопами души. Стреляли в лес с террасы загородного ресторана. Украли невесту, за которую требовали выкуп: выкупщики пришли с серебряным подносом, и друзья Антохи, как какие-нибудь урки на южном курорте, накидали на поднос золотых перстней и цепочек.

Антоха хотел делать карьеру. Он и невесту выбрал себе безупречную: дочь бывшего начальника городской полиции – тоже полицейскую, окруженную братьями-полицейскими, полицейской традицией, ореолом гордости за свое место. «Горько!» – орали осоловевшие менты. И красивый Антоха целовал свою скромную невесту.

Но я помню и еще кое-что. Когда все поддали крепко, улыбающийся жених повел горстку друзей к своей машине. Старая «Волга», «ГАЗ‐3102», стояла в соснах. Антоха открыл багажник – и оттуда вывалился на землю задыхающийся человек. Глаза его вытаращились; увидев нас, он заскулил и обвил ногу Антохи:

– Не убивай, прошу тебя, пожалуйста, не надо, не надо меня убивать…

Антоха стряхнул человека с ноги, как стряхивают дерьмо, прилипшее к ботинку.

– Чеботарев Иван Николаевич, 86-го года рождения, – продекламировал он. – Статья 228 УК: сбыт наркотических веществ в особо крупном. Что, Чеботарев? – Он наклонился к скулящему. – Жить хочешь?

Человек закивал, быстро, словно голова болталась на шарнирах:

– Хочу, хочу, хочу…

– Хер с тобой. Дарю тебе свадебный подарок. – И Антоха пнул лежащего мыском остроносой туфли. – Вали на хер до следующего раза.

Человек не поверил.

– Вали, сказал! – рявкнул Антоха; друзья и коллеги заулюлюкали и загоготали, когда человек побежал в темноту. Ему вслед бросили рюмку. Кто-то предложил еще выпить – за невесту и за жениха, за радость будущей жизни.

Антоха рос в соседнем дворе. Он вернулся в наш городишко с дипломом юриста и почти сразу ушел работать в полицейский отдел по наркотикам. Он хотел служить, выслужиться, он водил носом, как цепной пес.

Свое первое повышение Антоха получил, когда принял на контрольной закупке своего друга – нашего друга – Калыма. Рыжий Калым был мелким банчилой, хулиганом. Весь двор знал, что Калым курит траву, что у Калыма можно купить траву. Знал и Антоха и явился в один прекрасный день к Калыму домой.

– Серега, а Серега (так по-настоящему звали Калыма)… Может, продашь мне? – попросил он.

Будь у Калыма больше осторожности, он бы выставил визитера за дверь. Но это же Антон, Антоха, братуха, сидел перед ним. Они с Калымом играли в индейцев в детстве. У них футбольная команда была – ураган, разносила всех: «Помнишь, Антох?»

Когда Калым передал другу детства стакан травы, его и приняли. Калым и зарабатывать-то не хотел на Антохе: отдавал травку по себестоимости. «Своему же, да, братик? По дружбе тебе». И нужно было видеть лицо Калыма, когда его спаковали, защелкнули наручники, дали в щи и потащили в далекий тюремный ад – на глазах смеющегося Антохи. Тот стоял и думал, как будет обмывать новую звезду на погонах.

Поэтому, когда взяли самого Антоху, в нашем дворе радовались. Радовались так, что напились водки – шумно, среди недели. Чокались и пили за то, чтобы нашего Брэда Питта, суку, продажную тварь, посадили на подольше.

Суд дал ему и соратнику его по фамилии Миронов по девять лет. Это была справедливость – возможно, единственная в своем роде. Но и здесь система проявила себя. Сделала каменное лицо, закрыла ворота, затаилась. Наталья, жена Антона, так и продолжила работать в полиции. Словно ничего не случилось. Словно не запятнана честь мундира, нет цеховой поруки, и это не ее муж калечил людей и продавал наркотики под личиной закона. Продолжили работать и братья ее. Рябь от дела Антохи всколыхнула большую реку – и прошла бесследно для всех. С дворовыми Наталья перестала общаться вовсе: ни «здрасте», ни «до свидания». Она шла мимо нас, высоко подняв голову, глядя в горизонт. Будто считала всех нас виноватыми в том, что ее муж был Левиафаном.

Через четыре года вышел Калым. Жизнь его после отсидки покатилась по наклонной. Он маялся, неприкаянный. В глазах его, лихорадочно горевших как огоньки тюремных папирос, семафорили удивление и тоска. Само лицо его вытянулось с момента ареста – вытянулось и удивилось навсегда. Калым выпал из окна спустя год. Говорили, что его могли выбросить во время пьянки. Говорили, что он оступился. Говорили, что он вышел с улыбкой. Говорили всякое.

Выпадали и терялись другие дворовые люди: от сердечных приступов, от пьяной февральской мути, от героина и сварливых