Шрифт:
Закладка:
Лесли Гровз, военный руководитель Манхэттенского проекта, и Ванневар Буш, возглавлявший Управление научных исследований и разработок и, следовательно, гражданский руководитель программы, прибыли точно по расписанию в субботу в полдень, и оба пришли в ярость, узнав о неудаче.
Оппи пытался сохранять хладнокровие перед ними – точнее, перед всеми, – но в конце концов нагрузка оказалась непосильной. Столько работы проделано, столько времени потрачено, успех так близок – но вместо сияющего цветка у него в кулаке крапива. Он сломался в разговоре с Кистяковски, и его слезы оказались единственной влагой, оросившей за последние недели этот засушливый район, по заслугам носивший устрашающее имя La Jornada del Muerto – Дорога мертвеца.
Кисти утверждал, что неудача, вероятнее всего, произошла из-за использования некачественных линз – лучшие отливки, не имевшие значительных пузырьков и трещин, оставили для окончательного испытания, – и предложил пари, сумму, равную месячной зарплате Оппи, против десяти долларов, что сегодня все пройдет нормально.
Вчера поздно вечером Оппи, к которому настолько вернулось самообладание, что он ударился в философию, прочел Ванневару Бушу, на длинном лице которого поблескивали очки без оправы, и приглашенному консультанту, низкорослому, подтянутому И. А. Раби, который в прошлом году получил Нобелевскую премию по физике, отрывок из собственного перевода «Бхагавад-гиты»:
Во сне, в растерянности, в глубинах позора
Мужа обороняют благие деяния, свершенные им прежде.
Но ровно в двадцать два часа разразился ливень со шквалами, как будто само небо разрыдалось.
Именно в это время Трумэн, Черчилль и Сталин должны были прибыть в Потсдам, городок близ Берлина, на первую после капитуляции нацистов встречу глав государств-союзников. Трумэну настоятельно требовалось успешное испытание, чтобы советский премьер узнал – лично от Верховного главнокомандующего, а не получил украденное через черный ход, как когда-то сказал Оппенгеймер, – что у американцев теперь есть атомная бомба, предстоящее применение которой против японцев сразу прекратит войну на Тихом океане. Испытание произойдет сейчас – но дождь прибьет радиоактивные частицы к земле и не даст им рассеяться.
Гровз во всеуслышание распекал метеоролога, который, вообще-то, несколько дней назад прямо предупредил генерала о приближающейся буре. Теперь тот уверенно заявлял, что к рассвету гроза прекратится.
– Ну так надейтесь, чтобы так и случилось, а не то я прикажу вас повесить! – прорычал Гровз. После чего заставил беднягу представить ему прогноз в письменном виде.
Затем, около трех часов ночи, Гровз позвонил губернатору Нью-Мексико; слуга поднял шестидесятишестилетнего старика с постели. Оппи слышал только слова генерала, обращенные к губернатору, который впервые узнал о предстоящем испытании, что он должен быть готов «ввести на рассвете военное положение, если ущерб окажется больше, чем мы ожидаем».
Оппенгеймер и все остальные вышли наружу; в бункере остался лишь один человек, дежурящий около рубильника экстренной отмены. Гровз, Теллер, Фейнман и Ферми – тот самый Итальянский штурман, в прошлом году переехавший в Лос-Аламос из Чикаго, – рассыпались среди целой толпы народа по трем наблюдательным пунктам. Генерал решительно приказал ведущим ученым рассредоточиться, чтобы, если что-то пойдет не так, по крайней мере хоть некоторые из них могли уцелеть.
В 5:29:50 – оставалось всего десять секунд – прозвучал заключительный сигнал гонга, восточного музыкального инструмента, извещающего о скором триумфе Америки. Оппи достал из кармана сварочный светофильтр затемненностью в 10 DIN. «Пять!» – произнес мужской голос из репродуктора трансляции. «Четыре!» У Оппи перехватило дыхание – «Три!» – зато сердце так заколотилось, что, кажется, сотрясало все тело. «Два!» Он поднял черное, с янтарным отливом, стекло, в котором его голубые глаза отражались зелеными – «Один!» – такими же зелеными, понял он, какими были глаза Джин Тэтлок.
Свет! Яростный. Чистый. Слепящий.
Жестокая, невыносимая даже в первое мгновение яркость продолжала усиливаться. Безмолвный свет, святой свет – в нем пока нет ни звука, но есть сила, какой никто на Земле никогда прежде не испытывал. Впервые люди делали то, что ранее удавалось только самим звездам, преобразующим материю непосредственно в энергию, и формула Эйнштейна E=mc 2 превратилась из простой формулы из учебника в разрушительное оружие.
Купол ослепительного света рос и рос; Оппи прикинул, что его диаметр равен миле, потом двум, а потом уже и трем. И цвет, сначала чисто-белый, сделался желтым, потом сменился какофоническим месивом цветных разводов, но затем стал актинично пурпурным и походил на сияющий синяк на небосводе.
И затем свет начал подниматься – Бог свидетель, именно так оно и было! – полусфера поднималась на гигантском стебле все выше и выше, ад встречался с раем. Оппи не ожидал такого, да и никто не ожидал. Для всего мира это выглядело как раскаленный зонтик, огненный гриб высотой в несколько миль.
И, наконец, оглушительный треск, это до них донесся звук взрыва. Руки взлетели к ушам; глаза, приспособившиеся было к яркости за светозащитным стеклом, непроизвольно сощурились от мощного звука. Оппи точно знал расстояние до точки взрыва и прикинул, через какое время услышит его: прошло ровно двадцать пять секунд с нулевой отсечки времени, но ему показалось, что цветовая феерия продолжалась много минут.
А следом пришла обжигающая воздушная волна от взрыва. Роберт каким-то чудом умудрился удержаться на ногах, а вот стоявшего рядом с ним более крупного и массивного Кисти вихрь повалил на землю; правда, он сразу же смог подняться и вернуться к своему боссу.
– Вы должны мне десять долларов! – проорал он и хлопнул Оппи по спине. Широкая улыбка темной щелью прорезала темный овал, которым представлялась сейчас его голова с чуть прикрытым остатками волос лысеющим черепом.
Оппи вынул бумажник и обнаружил, что там пусто.
– Вам придется подождать! – крикнул он в ответ.
К ним, преодолевая ветер, пробился кто-то еще. Это оказался Кен Бейнбридж, директор испытательного полигона с тонкими плотно сжатыми губами, из-за чего его рот ассоциировался со змеей.
– Теперь мы все настоящие сукины дети! – проорал он, перекрикивая рокот.
Да, подумал Оппи. Иначе нас и не назовешь. Мы изменили мир, выиграли войну и поставили веху во времени: огромное прошлое было лишь прологом; все, что будет после этого мгновения, принадлежит новой эпохе, новому периоду, новой эре. Предыдущие эпохи именовались в честь все более совершенной животной жизни, возникавшей в палеозое, мезозое, кайнозое. А
