Пэт предложила ему присесть; он согласился и тяжело вздохнул, опустившись на диван.

– Может быть, хотя бы кофе?

– Нет, спасибо, я не хочу.

– По вашему виду не скажешь. Оппи, ну, сами подумайте: что будет со всем этим хозяйством, если вы свалитесь?

Роберт пожал плечами. В таком случае его начальник Гровз и утвержденный преемник Дик Парсонс приложат все усилия, чтобы довести дело до конца, но ведь они не обладают и десятой долей необходимых знаний. Весь этот механизм сложился отнюдь не в лабораториях Секции «Т», а в голове Оппи.

– Не беспокойтесь, я в полном порядке, – сказал он.

Она с сомнением посмотрела на него, но села на стул напротив и отхлебнула из большой чашки, стоявшей на столике рядом с вазой.

– Я хочу поблагодарить вас, – сказал Оппи (эти слова он повторял каждый раз, когда бывал здесь), – за все, что вы делаете для нас.

Пэт приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, закрыла, а потом, видимо, решив, что она действительно хочет задать этот вопрос, спросила:

– Извините… Вы имеете представление, когда можно ждать возвращения миссис Оппенгеймер?

– Скоро, – ответил он и добавил, пожав плечами: – Полагаю.

Она поерзала на стуле. На ее лице было выражение, которое Оппи видел у большинства жителей Лос-Аламоса: есть работа, которую необходимо выполнить любой ценой, а личные чувства следует отбросить; в нынешней обстановке даже гражданские должны сражаться. Он посмотрел в окно, выходящее на восток. От здания протянулась длинная тень, а в окне соседнего дома отразился сверкающий шар, похожий на второе солнце. Он не мог обсуждать свою работу даже со своей женой, тем более с Пэт, но почему бы не поболтать несколько минут?

– Вы слышали сегодня Трумэна по радио? – спросил он. – Честно говоря, я совершенно не верю, что он сможет продолжить политику ФДР. Он же просто…

– Оппи! – В этих двух слогах звучало столько неодобрения, что он повернулся к хозяйке, удивленно вскинув брови. – Неужели вы не хотите взглянуть на свою дочь? Она так быстро растет!

Он открывал уже четвертую за день пачку «Честерфилда».

– Да, – сказал он, изумившись вопросу. – Конечно.

Пэт встала и через несколько секунд вернулась, держа на руках крошечную девочку, которая явно должна была с минуты на минуту уснуть. Ребенок был завернут в полотенце с броским чернильным штампом USED. Из-за этих четырех букв Оппи в свое время пришлось изрядно понервничать, убеждая разъяренных жен сотрудников в том, что это всего лишь аббревиатура организации, к которой формально приписан их поселок[28].

Пэт вручила ему дитя, смотревшее карими материнскими глазами, и Оппи, сев поудобнее, взял девочку. Она не испугалась и не заплакала, но крутила головой, оглядываясь на Пэт. На том же столике, рядом с кофейной чашкой и букетом, стояли небольшие часы.

Оппи, не сводя глаз с циферблата, держал дочь на руках и каждые пять секунд чуть заметно покачивал ее, напрягая колено. Как только секундная стрелка описала круг, он вернул ребенка Пэт. Та чуть заметно покачала головой, но взяла Тайк и легонько погладила жидкие младенческие волосы.

– Похоже, она вам симпатична, – осторожно заметил Оппи.

– Я всех детей люблю, – ответила Пэт, – ну а эта крошка – просто ангел. И, знаете, если ухаживаешь за ребенком, даже если он не твой, он все равно становится в какой-то степени родным.

– А вы не хотите удочерить ее?

Пэт от неожиданности открыла рот; рука, гладившая ребенка по головке, остановилась и возобновила свое умиротворяющее движение лишь после того, как Тайк протестующе всхлипнула.

– Что скажете?

– Помилуй бог, конечно, нет!

– Но вы к ней так хорошо относитесь…

– Роберт, Иисус с вами! У нее есть двое замечательных родителей. Как вы можете говорить о таком?

Замечательные родители… Одна просто отсутствует, а второй… Оппи снова уставился в окно и сделал длинную затяжку.

– Потому что я не способен любить ее.

Пэт встала, отнесла ребенка в соседнюю комнату и уложила в колыбель – спать (и, наверно, чтобы девочка не слышала отцовских слов). Вернувшись, она села на то же место.

– Роберт. – Он повернулся к ней, и она продолжила: – Это… Знаете, я, пожалуй, могу вас понять. У вас столько дел, столько обязанностей – на вас же все держится. И вы должны заботиться обо всех нас, а не только о своей дочери. Но… послушайте, я знаю, доктор Барнетт считает, что так будет лучше всего… но я уверена, что если вы сможете выкраивать чуть побольше времени, чтобы быть с Кэтрин, то обязательно привяжетесь к ней.

Она не понимает, она не в состоянии понять. Хилый, болезненный Оппи никогда не дружил с другими детьми, у него не было возможности узнать, как нужно относиться к ребенку. И кроме того, едва успеешь привязаться к кому-нибудь, как этот кто-то…

Он покачал головой, чтобы отбросить эти мысли:

– Я не из тех людей, которые способны привязаться.

– Ох, Роберт, Роберт… – Она действительно не на шутку расстроилась. – Вы хотя бы обсуждали это с миссис Оппенгеймер?

– Нет. Я решил, что лучше будет сначала выяснить ваше настроение. Каждый ребенок заслуживает того, что вы и Рабби в состоянии дать им даже среди всего этого безумия: любящей семьи. У нас это не получится.

– К сожалению… – Она прикоснулась к своему уже заметно выступающему животу. – Скоро в этом доме совсем уже не останется места и… – Она замолчала, и Оппи почувствовал, что она приняла решение и не будет искать никаких оправданий. Его предположение подтвердилось, когда она покачала головой и произнесла последнее слово: – Нет.

– Ну что ж… – Оппи, ощущая себя совершенно измотанным, поднялся с дивана. – Мне нужно идти работать.

Глава 14

Daran habe ich gar nicht gedacht![29]

Альберт Эйнштейн

Эдвард Теллер был убежден, что его уравнения солнечного синтеза верны и что тот же процесс, который он обнаружил на Солнце, можно использовать для создания предлагаемой им супербомбы. Он все еще отказывался верить Хансу Бете, который продолжал настаивать, что Теллер ошибается в своей трактовке механизма слияния атомов тяжелее лития в Солнце. Оппенгеймер до войны вел исследования ядер нейтронных звезд и тоже с полным основанием считался экспертом по физике звезд, но и ему самоуверенный венгр тоже не верил.

Раздраженный Оппи в конце концов уговорил Теллера оставить ему копию уравнений солнечного синтеза и отправил их с фельдъегерем единственному человеку, с которым даже вспыльчивый Эдвард не решился бы спорить: гению, который после смерти