образцовые колонии для рабочих. В одну такую колонию, почти достроенную и уже на две трети заселенную, я и приехал. Она называется «Стенька Разин», по имени русского народного героя, первого крестьянского революционера, который грабил богатых, делился с бедными, захватил дельту Волги и Каспийское море и которого народ до сих пор любит наивной, нежной любовью, далекой от почитания героя.

Здесь, через гору, была проложена глубокая шахта; рассказывают, что она выводила к морю. Проложил ее Стенька Разин. Здесь он прятал награбленные богатства, отсюда он, возможно, и бежал. В колонии рабочих ему поставят монумент посреди зеленого газона: он о таком и не мечтал. В доктрину его включили уже потом. Он бы удивился. Но он бы это принял. Есть детская площадка, клуб, театральный зал, кино, библиотека. Дома одноэтажные. Позже, к сожалению, надстроят только второй этаж, так дешевле. Московские архитекторы разработали более двадцати базовых проектов. Цель – живость, разнообразие, разгрузка, однообразия стремятся избегать.

Еще два года назад эта земля была голой, враждебной, болотистой, окоченевшей. Она дышала смертью. То, что теперь она оживает, доказывает рабочим чудодейственную силу социализма. Как они скромны! В нашем капиталистическом Рурском бассейне, где я побывал весной, этими средствами пролетариев превращают в маленьких буржуа. А здесь теми же средствами из них делают революционеров. Здесь, как и там: оловянная ванна, электричество, место для цветочного горшка, мебель, из практических соображений прикрученная к полу, дощатый пол, который натирают мастикой и который не надо постоянно скрести, кругом тихое сияние, короткий диван. Как это много! И как мало! Запросы пролетариата остаются скромными, господствует ли он или господствуют над ним. Я полагаю, всё дело в труде. Там дело в шахтах, а тут в буровых вышках. Какое удовольствие стоять возле бура! Чего еще желать от жизни, когда восемь, или пусть шесть, или хотя бы четыре часа в день качаешь нефть, священную нефть?!

Кажется, труд есть благодать только оттого, что заменяет радость.

Доклад о впечатлениях от поездки в Россию (Фрагмент наброска)

[Франкфурт-на-Майне, январь 1927]

Господа,

я постараюсь за вечер доказать вам, что буржуазия бессмертна. Самая жестокая из всех революций, большевистская, так и не смогла ее уничтожить. Мало того: жестокая большевистская революция создала собственного буржуа. Я не сомневаюсь в его существовании, мне просто хочется вас заинтересовать. Но не смешно ли говорить о буржуа у большевиков?

Припомните, какой оттенок имело слово «большевик» для немецкого буржуа еще несколько лет назад, что оно означает сегодня для француза. «Большевизм» означал разрушение буржуазной материальной культуры, означал угрозу жизни и собственности. Прошло несколько лет. И слово «большевизм» утратило опасный оттенок до такой степени, что первое пролетарское правительство в истории человечества начало открывать торговые представительства в буржуазной Европе. Мне кажется, господа, что невозможно всерьез угрожать тому, с кем торгуешь. Напрасно советское правительство пыталось эту фикцию сохранить. Напрасно оно пытается удержать равновесие между экономическими потребностями и суровостью принципов. Напрасно Советская Россия силится спасти революционную репутацию, не задев так называемого государственного строительства. На смену экстатическому красному, кровавому террору революции в России пришел тупой, тихий, черный чернильный террор бюрократии. Кому в Советской России бог дает должность, того он наделяет и буржуазной психологией. При наличии столь буржуазного существа, каким является бог по мнению завзятых марксистов, меня это не удивляет. Но если столь революционная власть, как Советы, берет на себя божественную функцию распределения должностей, то невольно удивишься мере мелкой кабинетной буржуазности, которая в сегодняшней России определяет общественную жизнь, внутреннюю политику, культурную политику, газеты, искусство, литературу и значительную часть науки. Всё зачиновлено. На груди каждого прохожего – значок. Каждый своего рода общественный деятель. Всеобщая мобилизация. Точно как на войне, когда героизм и романтика на самом деле орудуют промокашкой, чернильницей и стирательной резинкой. У революции тоже есть своя мобилизация и последний призыв. Марксизм мог революционизировать такой буржуазный народ, как немцы, особенно в период становления немецкой социал-демократии. Из ветеранов, красовавшихся в цилиндрах в день рождения кайзера, дерзновенность коммунистического манифеста, вероятно, может сделать революционеров. Но из кочевников, каковыми всегда были русские, марксизм делает буржуа в литературно-эстетическом смысле. Человек, не очень знакомый с русской историей последних десятилетий, легко спутает нынешних коммунистов с отважными и истинно героическими террористами, сотрясавшими устои царизма еще недавно, на исходе девятнадцатого века, когда их жертвами становились цари и министры. Но те бомбометатели отнюдь не были марксистами, это были эсеры, социалисты ненавидели их больше, чем буржуазных консерваторов. Самые отважные коммунисты, Троцкий, Радек, Ленин, выглядят на фоне социал-революционеров буржуазными обывателями. Они следовали принципу: страсти вредны, темперамент вторичен, восторг – признак слабости. Такой принцип равен насилию над русским народом. Ирония в мировой истории наблюдалась всегда. Но издевательство – редкость. А здесь издевка истории откровенная. Теория, освобождающая пролетариат и имеющая целью бесклассовое общество, заведомо превращает всех людей в мелких бюргеров. Особенно печально, что теория эта впервые апробируется именно в России, где мелкого буржуа никогда не было. Марксизм появляется в России всего-навсего как часть европейской буржуазной цивилизации. Можно подумать, что европейская цивилизация наделила марксизм миссией сделать Россию своим первопроходцем.

Я не в курсе, знает ли кто-то из вас прежнюю Россию. Кто хоть раз побывал в России, видел, насколько разительно отличие русской буржуазии от европейской. Русский купец вырос из рыцаря и аристократа. В России купцы завоевывали и заселяли Сибирь, они собственноручно заваливали медведей, мехом которых торговали, затевали охоту на зверей и людей, закладывали первые поселения в Азии. Эти традиции никуда не делись. Московского купца вез по улицам лихач, отчаянной храбрости извозчик с щегольским и самым быстрым в мире экипажем, и особым шиком было загнать лошадь до смерти, купец был господином в феодальном смысле. Впрочем, согласно марксистской теории, в России были буржуа, то есть люди, жившие непроизводительным трудом. Но эти буржуа по складу мыслей и образу жизни, по мировоззрению и привычкам были более аристократами, чем, к примеру, наши прусские помещики. Можно сказать, в немарксистском научном смысле в России вообще не было буржуазии. Именно марксизм был призван ее создать.

Нет более гадкого типа, чем мелкобуржуазный революционер, карьерист, преуспевающий бюрократ. На входе в узкие двери коммунистической партии толчея, детей проталкивают по протекции, как бывает только в очень буржуазной Франции, есть карьеристы и недоброжелатели, поддерживаемые сиюминутными правителями и брошенные свергнутыми. Это правда, что в России больше нет взяток, как при царе. За взятки отправляют в Сибирь – причем как дающего взятку, так и берущего. Типичным жестом в прежней России