маршировать по воскресеньям, учить манифесты, запоминать газетные статьи и, наконец, однажды протиснуться сквозь узкие священные врата партии. И вот они маршируют, выстраиваются перед вратами, терпеливо ждут – и надо быть выдающимся пророком, чтобы разобраться, кто марширует из эгоцентрического стремления действовать, а кто в борьбе за идею. В наших школах идейных было легко отличить от ханжей. Первые были революционерами, хотя им грозила опасность. Вторые были маленькими Тартюфами и отличались «строгой нравственностью». Но поскольку в России революционные взгляды больше не опасны, за них награждают, а вступление в партию зависит от «строгой нравственности», помноженной на опыт маршей и собраний, – как распознать революционера? Он подозрительно похож на Тартюфа, но вместо молитвенника и четок держит в руках звезду и флаг.

Что же мелкобуржуазного в нашей хрестоматии, нашей школе, нашем воспитании? Узость кругозора, а не то, что в поле зрения; однородность обучения, а не его содержание; оформление идей, а не их смысл. И даже если бы это было содержание кругозора, обучения, идей – насколько важнее для новых целей найти новые пути? Но несправедливое, близорукое, в корне реакционное презрение официального коммунизма к форме, обличию, пути порождает веру в то, что можно безнаказанно вливать новое вино в старые мехи. Официальный коммунизм отвергает естественное единство тела и кожи, ткани и платья, веру в это единство он называет «буржуазной», а революционным подходом считает презрение к форме, он не видит в ней смысла. В результате он упаковывает новые идеи в обертку из языка буржуазной посредственности, который намеревался разгромить, а сам наследует из него больше, чем отвергает. С невероятной примитивностью он приспосабливает для своих целей допотопную фразу, в оборванном, призрачном, дешевом виде. Его слух не улавливает жалкого звучания «внешнего», а если и улавливает, то он затыкает уши. Под марши, сопровождавшие нас в последний поход за кайзера и империю, нельзя идти навстречу мировой революции. Нельзя воспитывать пионеров мировой революции теми же средствами, что и молодежные патриотические союзы, нельзя заставлять их учить плохие стихи, в которые вместо идеи верноподданничества кайзеру вкладывается идея верности революции, нельзя говорить о пролетариате тем же тоном, каким говорят о старом добром «Отечестве» или о «священных угодьях нации», ведь «мудрое изречение» всегда лживо, будь то пословица «кто рано встает, тому бог подает» или же мысль о том, что западный капитализм находится в агонии. Глупо и самоубийственно каждый день ставить школьникам граммофонную пластинку с песней о близкой победе мировой революции, о России как стране будущего, о решительной победе над неграмотностью, игнорируя голос жизни. В России детям и молодежи дают застывшее представление об обстоятельствах в их стране, их классе, их времени, тогда как именно эти обстоятельства меняются с неописуемой скоростью. Относительное с помощью подтасовки превращают в абсолютное. В качестве результата им показывают то, что пока еще является экспериментом. То, что Россия лишь пробует, молодому поколению преподносится как удача. Русский школьник вступает в жизнь столь же неподготовленным, как и мы. Русская жизнь столь же далека от русской школы, как у нас в свое время истина была удалена от сентиментальности, которой нас закармливали. Пошлый бюст Ленина в классе столь же вреден, как пошлый портрет кайзера маслом. Что делало столь смехотворными наши кадетские школы? Корпоративный дух в его банальном обличии. В России большинство школ – это кадетские школы. Вместо воспитания корпоративного духа – воспитание классового духа, как хорошо! Но всё воплощение заимствовано из кадетской школы. Единую униформу принимают за коллективизм; воспитывают идеализм, но такой, который мало стоит и может принести кое-какой доход; учат преданности делу, которое заведомо принесет вознаграждение. Воспитывают преданность «идеалу», формула которого в задорной буржуазной рамке висит на стене над школьной доской, и под ней уже не значится: «С Богом, за короля и Отечество», а написано: «Наперекор всему, без бога, за идею, за пролетариат, за индустриализацию, против филологии и против романтики». Чтобы полноценно ознакомить школьника с «повседневной реальностью», его заставляют читать газеты, чье ортодоксальное искажение фактов в тысячу раз сильнее отдаляет от реальности, нежели прилежное штудирование трагедий Эсхила. Критического индивидуализма боятся как заразной болезни, поэтому молодого человека помещают в гущу фиктивного сообщества, дают ему укорениться в фантастическом социальном окружении, пробуждают веру в несуществующие силы, в победы, которые не одержаны, в поражения, которых не было. Его учат собирать механизмы, работать вручную и считают, что он приобщился к «практике». Но человек, который никогда в жизни не видел фабрики и изучает Платона, может – хотя не обязан – в тысячу раз практичнее подходить к жизни и изучать ее, чем студент, натрудивший учебой мозолистый кулак – практичность достигается умением критически мыслить, и в высшей степени непрактично дрессировать человека, чтобы он начал верить с неосмысленным, банальным американским оптимизмом. Это «метод Куэ»[35] в политике и педагогике. По всей России все каждое утро произносят фразу: «С каждым днем мне становится лучше и лучше».

Но было бы фальшиво и несправедливо замалчивать положительные процессы, начавшиеся в России с покушением на принцип старшинства. Отмена рекрутской повинности, разрешение ученику оценивать учителя и выученное; молодой человек уже не считается неполноценным оттого, что ему мало лет; седовласых дураков могут называть дураками и безбородые юнцы – всё это порой ведет к эксцессам, к необоснованному хамству, к высокомерному возвеличиванию сопляка – но одновременно это означает раскрытие новых возможностей, высвобождение прежде подавлявшихся критических сил и инстинктов. Критика молодежи в скором времени заденет те божества, на которых она сегодня ежедневно молится. Да, эта критика начинается уже сегодня. Отдельных учеников возмущают вечно повторяемые банальности, официальные речи на школьных праздниках, пошлость патетических прославлений в хрестоматиях, односторонность предписанного рассмотрения мира. Они подчеркнуто пользуются свободой слова. Опять поднимается протест против новой посредственности, потому что опять есть отличники коммунистической идеологии. Заслуга революции в том, что этим бунтарям позволено протестовать против нынешних лидеров революции свободнее, чем это было в наших школах. Именно эта свобода критики и есть залог будущего России и революции – а не миллион бодрых, послушных, фанатичных комсомольцев.