Шрифт:
Закладка:
Он попятился. Ярость улеглась, но перед глазами все еще висела красная пелена. Под ногами валялись обломки кирпича и дреды Зигги.
Он услышал ее голос.
Что ты натворил?
– Он хотел, чтобы я у него отсосал, – угрюмо откликнулся он. – Мне очень жаль.
Ты больше не можешь здесь оставаться. Ты должен уйти. Сегодня же ночью.
– А как насчет него?
Он посмотрел на Зигги, голова которого превратилась в месиво, странно скошенное набок, но тот еще дышал, едва слышно.
Его нельзя оставлять в таком состоянии.
Он покачал головой.
– В полицию я не пойду…
Конечно, нет. Я сказала, что его нельзя оставлять в таком состоянии. Он может тебя опознать.
Он услышал стон. Залитый кровью, беспомощно смотрел на него голубой глаз Зигги.
Он понял. Она всегда знала, что нужно делать.
Он поднял кирпич и шагнул к Зигги.
Вороны каркают. Он закрывает глаза. Он уже не тот мальчик, каким был тогда. И не наркоман, который провел почти весь третий десяток своей жизни, то и дело попадая в тюрьму за разные мелкие преступления – наркотики, разбойные нападения, кражи. Он изменился. Все так говорят. Психотерапевты. Комиссия по условно-досрочному освобождению. Но этого недостаточно. Ему необходимо услышать это от нее.
Она написала ему после того, как ушла в первый раз. Так он узнал, где ее искать. Однако Ноттингем большой город. И когда он наконец ее нашел, его охватил гнев, он совершил по-настоящему дурной поступок и все испортил.
Она пришла к нему в тюрьму лишь однажды. Его письма возвращались нераспечатанными. Он ее не винит. У нее были на то причины. И он ее простил.
Сейчас она просто должна сделать то же самое. И тогда они снова смогут быть вместе. Как раньше.
Он ей докажет.
Вот как сильно я тебя люблю.
Фло спускается вниз, когда я заканчиваю раскладывать покупки. Я тут же замечаю, что она напряжена.
– Привет. Как дела?
– Нормально.
– Чем занималась?
– Прогулялась в магазин.
– Есть что рассказать?
– Неа. – Она отодвигает стул и садится, избегая встречаться со мной взглядом. – А как у тебя все прошло?
– Хорошо.
– Есть что рассказать?
Я замираю с пакетом горошка в руке, размышляя о матери Джой, о фотографии в кармане, встрече с Майком Саддатом. И качаю головой.
– Неа. – Я запихиваю горошек в морозилку. – Думала, может, мы после ланча посмотрим, подходит ли подвал на роль проявочной. Но его необходимо освободить. Судя по всему, там много хлама.
– Ясно. Хорошо.
В ее голосе нет того энтузиазма, который я ожидала услышать.
– Я думала, тебе нужна новая проявочная.
– Нужна. Но я собиралась после ланча пойти еще пофотографировать. Ригли говорит, что тут есть…
Моя голова резко поворачивается в ее сторону.
– А вот тут, пожалуйста, помедленнее. Кто такой Ригли?
Она опускает голову, теребя замок молнии на своем худи.
– Мальчик, с которым я вчера познакомилась.
– Ты вчера не говорила о том, что с кем-то познакомилась.
– Я забыла.
– Ладно. Но теперь мне нужно чуть больше информации.
– Это просто мальчик, ясно?
Нет, ничего мне не ясно. Но сказать этого я не могу. И дело не в том, что я возражаю против дружбы Фло с мальчиками. Мальчик. Друг. Я бы хотела, чтобы эти два понятия у моей дочери как можно дольше не сливались в единое понятие бойфренд.
– Имя Ригли мне кажется немного странным.
– Это фамилия. Его зовут Лукас.
– Хорошо. И как ты с ним познакомилась?
– Я встретила его на кладбище. Он рисует. По-настоящему хорошо.
– Он рисует могилы. Мило.
– А я их фотографирую.
– Ну, значит, это судьба.
– Ма-ам. – Она закатывает глаза, и мне кажется странным, что у нее из ушей не валит дым. – Это совсем не то. Ясно?
– Ясно, – киваю я, не веря ни единому ее слову. – Так что же сказал Ригли?
Она в нерешительности молчит.
– Насчет какого-то места, – подсказываю я.
– Ага… – Снова молчание. – Очень красивые рощи.
– Понятно.
Она хмурится:
– Не говори это таким тоном.
– Ты о чем?
– Ты знаешь.
– Слушай, я не уверена, что хочу, чтобы ты бродила по каким-то рощам с мальчиком, с которым едва знакома.
– Значит, ты предпочитаешь, чтобы я бродила одна?
– Нет.
– Но ты не хочешь, чтобы я шла с другом, который хорошо знает эти места.
О, моя дочь очень проницательна. Я вообще не хочу, чтобы она куда-то шла. Но ей пятнадцать лет. Ей нужна свобода. И ей нужны здесь друзья. Оттого, что я буду что-то запрещать, Фло только сильнее захочется это сделать.
Я тяжело вздыхаю:
– Хорошо. Ты можешь пойти…
– Спасибо, мам.
– Но… будь осторожна. Возьми телефон. На случай, если ты свалишься в канаву или что-то в этом роде.
– Если на меня нападет бешеная корова.
– И это тоже. – Я подозрительно на нее смотрю. – И я хочу познакомиться с этим Ригли.
– О боже, мам.
– Это мое условие.
– Да я только-только сама с ним познакомилась.
– Я не говорю, что это должно произойти прямо сейчас, но мне необходимо знать, с кем встречается моя дочь.
– Я не… о боже, ладно.
– Вот и хорошо.
– Отлично.
– Надеюсь, ты все это не придумала, чтобы отвертеться от наведения порядка в подвале?
– Ты думаешь, что я стала бы тебе врать?
– Тебе пятнадцать. Так что да, думаю.
– Как будто ты никогда не врешь.
– Конечно, нет. Я викарий.
Она качает головой, но я вижу, что она прячет улыбку.
– Викарий или не викарий, все равно тебя ждет ад.
– Этого мы не знаем. А теперь скажи мне, что ты хотела бы на ланч?
Я стою у окна спальни Фло и провожаю дочь взглядом. Она бредет через кладбище за домом – тонкие ножки, угрюмо ссутуленные плечи, болтающийся на шее фотоаппарат. Мои внутренности сводит нехорошее предчувствие. Она что-то скрывает. С другой стороны, я не могу осуждать дочь за то, что у нее есть от меня тайны.
