в кафе Риш. Шестьдесят крон? Где дороже, там или в Оперном баре? А сколько стоят те же шестьдесят граммов в Артистическом кафе? И вообще, где ты ешь? Эва, а где обедаешь ты?

Эва. Где я обедаю?

Маргарета. Ну да. Где?

Эва. В кафе Сален. Если успеваю. Но вообще-то я успеваю только проглотить холодный гамбургер.

Маргарета. А там хорошо кормят? И сколько это стоит? (Долгая пауза.) Вот лежит в моей комнате человек, переполненный только ненавистью и упреками. И думает об одном — как бы мне еще напакостить.

Пауза.

Эва. Зачем ты обращаешь внимание?

Маргарета. Это моя дочь!

Эва. Она прет напролом... как танк. Ей это нравится. Она любит привлекать к себе внимание. Ей бы надо быть актрисой. Правда, тогда шел бы один сплошной монолог и ни у кого не хватило бы сил его слушать. Она никогда не дает тебе высказаться, ты не можешь закончить ни одной фразы. «Вот именно, именно, — говорит она, — точно, я понимаю. Точно, я знала это еще в одиннадцать лет».

Хенрик. А я люблю, когда она так... горячится. Тогда ей вроде бы снова восемь или девять лет.

Маргарета. У меня такое чувство, будто у меня в животе огромная дыра. Будто меня вспороли. Я совершенно опустошена.

Хенрик. Это стимулирует.

Эва. Ну и ну!

Маргарета. Да уж... Да-а.

Эва. Почему она не пойдет к терапевту?

Маргарета. Почему она в полицию не пойдет? Но она ходит. По ее словам.

Хенрик. Она ходит к терапевту.

Эва. Брр!

Маргарета. От этого только еще хуже.

Хенрик. Да. (Пауза.) Но...

Маргарета. Ей тридцать восемь лет! Она взрослый человек.

Хенрик. Но...

Маргарета. Ненавижу этих дураков-терапевтов, которые только и умеют, что наблюдать со стороны. А знают они не больше, чем любая нормальная мать, которая водит своего ребенка к песочнице. Как дети общаются... что ребенка замечают и признают, если он протянет совок другому ребенку, а тот возьмет совок и насыплет песок в ведерко... что тогда, значит, его признали... И что он поднимет крик, если другой ребенок вместо того, чтобы сыпать песок в ведерко, станет бросаться песком в него самого... И так всю жизнь, все та же песочница... чтобы тебя заметили и признали! Может, мы слишком мало на нее смотрели? Или наоборот... (Подходит к книжной полке.) Эту книгу я получаю от нее в подарок три года подряд. (Снимает с полки книгу в мягкой обложке.) Одну и ту же книгу. А может, авторша написала три разных книги... об одном и том же... очевидно, обо мне... Я видела ее по телевизору прошлым летом! И так разозлилась! Строит из себя!... И она винит меня за все, что случилось, это я уже об Анне. Из-за меня она, видите ли, заболела...

Хенрик. Болезнь болезни рознь.

Маргарета. Не замечай... Нет, нет... А чего именно не замечай?.. Не замечай... того, что происходит. А может, не отмечай. Как метят простыни и нижнее белье? Но так нельзя... Или это одна из заповедей... Но... все равно нельзя... Только бы избежать... Суметь избежать.

Хенрик. Успокойся.

Эва. Теперь ты заговорила как Анна.

Хенрик. И правда.

Маргарета. Нет, неправда. Я здорова, я не сумасшедшая, Хенрик... Даже если мне иногда и хотелось бы... Но как я ни стараюсь... с тех самых пор... сначала все мое время отнимала твоя мать, потом на свет появилась Анна... Как я ни стараюсь приспособиться ко всем перепадам ее непредсказуемого настроения... всякий раз, когда мы встречаемся... А могло бы быть так хорошо тот недолгий срок, что нам остался... Ведь скоро придут годы, когда мы начнем болеть, ходить будем только на прогулку да в музеи, осенние, зимние годы, когда видеть внуков и то в тягость... Но нет... При каждой новой встрече она все больше пышет ненавистью, в лице ни кровинки, а глаза... два громадных бездонных колодца ненависти... И я уже не знаю, как себя вести, не могу я делать вид, что все в порядке, или просто не замечать, что ее что-то терзает... Вот тогда бы я и впрямь была сумасшедшей, а я не сумасшедшая, знаю, что не сумасшедшая.

Хенрик. Как раз сумасшедшие-то и знают наверняка, что они не сумасшедшие.

Маргарета. О да, да, да... Ты эксперт в этом вопросе, ты с близкого расстояния наблюдал... Но я-то знаю, что я не сумасшедшая, — по крайней мере, пока я могу ходить в библиотеку, где меня ждет моя работа и мои милые коллеги, и пока хотя бы Эву можно считать... благополучной и я могу с ней общаться. Но если все будет так, как сегодня... Я старалась говорить за столом только на общие темы... вроде новых представлений о смерти, о том, как врет Ингвар Карлсон, или о самцах гаги, которые погибли от разлива нефти возле Утё... Но ей ничего не стоит обратить против меня любое сказанное мной слово и выискать в нем злокозненные намерения... А это нетрудно, когда ты любишь своего ребенка и беспокоишься о нем. Хотя ей скоро сорок, и в этом смысле она не нуждается в родительской любви... И я просто теряюсь, а я не хочу быть вечно готовой к бою в собственном доме! Я ее мать, но, выходит, это одно лишает меня права вмешиваться... Ну и ладно... Я не желаю унижаться, я требую своих прав... Ее ведь ничем не убедишь... В том, как было с тех самых пор, когда она была нашей маленькой Анной... Наверно, она ею и не была. Она была маленькой Анной для Берит... Вот еще одно чудовищное оскорбление, от которого так просто не отмахнешься! Да, да... Конечно, я понимаю, не так-то легко вышутить колкости, которыми она пытается унизить меня... как женщину, как мать, как твою жену... Но все равно меня удивляет, почему за все эти сорок лет... если ты когда-нибудь и высказывал какое-то мнение, то всегда в ее пользу, в пользу Анны, а не в мою. В мою никогда! Ты ни разу не принял мою сторону. Хотя это было бы естественно.

Хенрик. То есть? Какое такое мнение я должен высказать теперь?

Маргарета. Насчет меня... меня и Анны.

Хенрик. Что ты имеешь в виду?

Маргарета. Неужели это будет продолжаться так, как сегодня?

Хенрик. Но что я, по-твоему, должен сделать?

Маргарета (кричит). Я хочу, чтобы ты сделал выбор. Принял решение! Раз и навсегда определился!

Хенрик. Выбор?..

Маргарета. Да!

Хенрик. Между чем и чем?

Маргарета. Между мной