Хенрик. Как это так? Это же безумие! Как я могу выбирать между тобой и Анной, моей дочерью?

Маргарета. Или твоей женой.

Хенрик. Маргарета!

Эва. Мамочка, дорогая, милая!

Хенрик. Не можем же мы... отказаться от нее.

Маргарета. Сейчас я могла бы. Ты сам слышал, что она говорила о тебе... на что намекала.

Хенрик. Но это же просто бред.

Маргарета. И какие еще бредни мы должны терпеть?

Хенрик. Может, глупо устраивать эти ежемесячные семейные драмы.

Маргарета. Покончим с ними, я буду только рада... С меня хватит драмы в моей собственной душе.

Эва. Но я не хочу, чтобы с ними покончили. Я дорожу нашими встречами.

Маргарета. А я не хочу каждый раз заранее переживать и нервничать при одной мысли, что вы придете в гости.

Эва. Но я дорожу этим!

Хенрик. Для нас это способ поддерживать с вами отношения.

Эва. Это все, что у меня есть.

Хенрик. Спасибо. Очень мило с твоей стороны.

Эва. Я была счастлива с вами.

Маргарета. Ты — да. Но она чувствовала себя несчастной за всех!

Эва. Я любила вас обоих... тогда так же, как и теперь. (Пауза.) Правда, по-моему, все меняется к худшему. Сама она пальцем не шевельнет, чтобы бороться с обстоятельствами. Она все валит на других, чтобы самой отмотаться. Вот почему общаться все труднее. По-моему, вам пора подумать, нужна ли вам еще одна дочь. Надо ли вам и впрямь иметь двух, может, одной хватит? Я не хочу, чтобы на моих глазах с моими родителями обращались как с какими-то несчастными курдами...

Маргарета. Я привыкла, дорогая. В двенадцать лет она бросила школу — отказалась учиться. Ребенок, наделенный фантазией, заявила она, школу выдержать не может. Вот тут-то ей и нужен был отец, который бы твердо сказал: «Нет!» В ту пору тоже. Когда ей было, кажется, тринадцать, она стала «коммунисткой», только ради того, чтобы шокировать окружающих, и прежде всего меня... будто это и в самом деле могло кого-нибудь шокировать... Связалась с какими-то альтернативными движениями... В четырнадцать ушла из дома и стала жить с мужиками, которые были старше по меньшей мере лет на тридцать, женатые и с детьми... сидела на рисе, чае и сигаретах... А теперь, двадцать лет спустя, у нее хватает наглости вернуться сюда и обвинять нас! Да позволено мне будет спросить: за что? Что такого мы ей сделали?

Хенрик. Я делал, что мог... Я не был уверен, что ты всегда права. Нельзя вынуждать...

Маргарета (перебивая). Это я была вынуждена полагаться на свой собственный здравый смысл и собственные оценки. Теперь ты видишь, насколько я была права!

Эва (перебивая). Анна! Анна! Анна! Всегда только Анна, на первом месте Анна! Мы опять и опять говорим об Анне, об ее великих проблемах, об ее распроклятой жизни и кто в этом виноват! Ей тридцать семь лет! Не пора ли ей встать на собственные ноги!

Маргарета. Именно, именно, об этом я и твержу...

Эва. Или вы хотите по-прежнему с ней нянчиться? Нянчитесь на здоровье! Но говорить о ней я больше не желаю!

Маргарета. Правильно!

Эва. Она даже о своем ребенке позаботиться не может.

Маргарета. Правильно!

Эва. Может, я тоже нуждаюсь в вас, но я и не заикаюсь об этом, вам не до меня. Хотя, может, бывают минуты, когда мне тоже хотелось бы иметь мать и отца.

Хенрик. Но они у тебя есть. Ты всегда можешь прийти сюда.

Маргарета. С тобой у нас никогда не было трудностей.

Хенрик. Никогда.

Эва. У нас с вами вообще никогда не было anything. Anything[31]. Я просто эдакий приятный гость... который ведет себя вежливо... у своих собственных родителей... до смерти боясь их огорчить...

Маргарета. Но, Эва...

Эва. Я чувствую себя просто каким-то проклятым политиком...

Маргарета. Эва, дорогая...

Эва. Who fucking cares about me? Do you, do you, or even me?[32] Я вроде вашего страхового полиса. Если у Анны дела плохи, вы всегда можете сказать: зато у Эвы все о’кей... Она — все устроит... Анна — просто несчастный случай... Почему, вы думаете, все последние годы, прежде чем смотать удочки, я вот так систематически морю себя голодом? (Пауза.) Задавали вы себе этот вопрос? Never? It never bothered you[33].

Маргарета. Мы никогда... никогда не волновались за тебя.

Хенрик. Эва!

Эва. It never occured to you that I was in a lost state[34]. Когда мне бывало плохо, я пряталась в шкаф, чтобы вас не тревожить.

Маргарета. Мы всегда считали, что нам нет надобности вмешиваться в твою жизнь... Всегда так считали, Эва.

Хенрик. Всегда.

Эва. А может, вам следовало вмешаться. Следовало.

Хенрик. Наоборот. Мы всегда говорили, что ты такая уравновешенная, такая выдержанная.

Эва. Еще бы.

Хенрик. И способная ко всему, за что бы ни взялась.

Эва. От способностей толку мало. Наоборот, это опасно для жизни.

Маргарета. Ты никогда не доставляла нам хлопот.

Хенрик. Никогда.

Эва. Нет, не доставляла.

Хенрик. Тише!

Они слышат, что Анна открыла дверь и идет к ним.

Маргарета. М-да. (Пауза.) Так когда, ты говоришь, Матиас будет дома?

Эва. Что-то около половины одиннадцатого.

Маргарета. Ну тогда... тогда тебе торопиться некуда.

Анна входит.

Хенрик. Вот и Анна.

Маргарета. Ну как ты, дружок?

Анна. Я просто хотела сказать, что верну вам все, что у вас брала, до последнего гроша.

Маргарета. Но, Анна, дорогая...

Хенрик. Сядь и успокойся.

Анна. Я совершенно спокойна. (Пауза.) Абсолютно. (Подходит к Маргарете и бросает к ее ногам стокроновую бумажку и несколько монет.) Если тебе угодно, можешь считать это первым взносом.

Маргарета (встает.) Мне очень жаль, но я никогда не знаю, как мне быть — реагировать или не обращать внимания.

Анна. Очень жаль, что не знаешь.

Маргарета. Какой вариант лучше?

Хенрик (Анне). Что ты хочешь этим доказать?

Анна. Ничего я больше не хочу доказать. Делаю, и все.

Хенрик. Извини, но по-моему...

Анна (перебивая). По-моему, здесь уже не осталось ничего моего... Отец, конечно, мой, но она его так скрутила, что только похороны и остались, а с ними я и сама справлюсь. Но Йону я постараюсь объяснить, что для него и его матери лучше не встречаться с бабушкой и дедом, потому что эти встречи — сплошное дерьмо... А Йон — мальчик ранимый, нервы у него и так уже достаточно расшатаны, как и у меня.

Маргарета (направляясь к двери). Пожалуй, я сварю кофе.

Эва. Кофе?