Шрифт:
Закладка:
Маргарета. Среди папиных пациентов было тогда много артистов. Они просили выписать им эфедрин и другие возбуждающие. Делали вид, будто у них горло болит... Тогда в лекарства от кашля входил морфий.
Анна. Вот она-то ясно видела beyond all doubt[19], что я расту в аду... с матерью, которая пыталась меня убить, гонялась за мной вокруг стола... с ножом в руке.
Маргарета. Что еще за выдумки! (Смеется.)
Хенрик. Ну знаешь, дорогая!
Анна. Потому что папа не скрывал, что в интеллектуальном отношении ему гораздо интересней со мной.
Маргарета (Эве). Ты, наверно, ее не помнишь, мы наняли ее, когда Анна была совсем крошкой.
Анна. Потому что на двух детей тебя не хватало, тем более на меня, в которой ты не могла любоваться своим собственным отражением. Если бы не Берит, мое детство разбилось бы вдребезги, да оно и разбилось, только она подобрала кое-какие черепки.
Маргарета. Я что-то не поспеваю за ходом твоих рассуждений.
Анна. Ты всегда way back[20] от того, что происходит, потому что не хочешь взглянуть правде в глаза.
Маргарета. Ты и в самом деле думаешь, что в пять лет больше давала Хенрику в интеллектуальном отношении, чем его собственная жена?
Анна. А ты попробуй...
Хенрик. Не ссорьтесь!
Анна. Face it, face it, черт возьми... before it is too late...[21]
Маргарета (Эве). Это, наверно, было в ту пору, когда я опять начала работать в библиотеке... а ты ходила в школу. В начале пятидесятых.
Анна. Face it!
Пауза.
Эва. Угу!
Маргарета (c удивлением). Угу?
Эва. Вот именно. (Пауза.) У меня больше язык не ворочается. Который теперь час?
Маргарета. Да, который час?
Хенрик. Уже... уже семь.
Маргарета. Семь? А здесь так темно. (Хенрику.) Зажги, пожалуй, лампу.
Хенрик. Мы здесь обычно не сидим.
Эва. Но сейчас ведь сидим.
Хенрик. Сидим.
Маргарета. Иногда так трудно растолковать людям, где проходит граница, что, так сказать, дело чисто семейное и во что можно вмешиваться. Я хочу сказать... бывают минуты, когда семья не желает, чтобы ей мешали посторонние, но эта Берит — она была лишена этого понимания.
Хенрик встает и пододвигает торшер ближе к дивану.
Эва. Хорошая лампа.
Маргарета. Сколько раз я, бывало, ей напоминаю, чтобы она закрывала дверь в свою комнату. А потом всегда встаю и закрываю сама.
Анна (одной рукой приподнимает волосы со лба, другой щупает лоб). Мне повезло, что я не попала в психушку — спасибо, нашелся человек, который не понимал, что не должен вмешиваться, когда ребенка подвергают психическим пыткам. Я уж подумала, не разыскать ли ее, чтобы поблагодарить, рассказать, что она для меня значила Но она и сама это знает. Знает.
Пауза.
Маргарета. Может, теперь, наконец, сменим тему?
Хенрик. Да... ведь эти разговоры ни к чему не ведут.
Эва. Верно.
Анна. Нет, они вскрывают правду.
Хенрик. Где находится ресторан, в котором ты работаешь?
Маргарета. Мы ведь не так часто видимся.
Хенрик. Действительно.
Анна. И слава Богу.
Маргарета. Надеюсь, у нее все в порядке.
Пауза.
Эва (Маргарете). Тебе идет эта стрижка.
Маргарета. Идет? Да, пожалуй, с ней я выгляжу немного моложе.
Эва. Не в этом дело, ты всегда будешь выглядеть моложе своих лет. Это зависит от строения лица, от овала. Если он красивый, то...
Маргарета. Ты права.
Эва. У тебя череп красивый.
Маргарета. Фу, что ты говоришь! Я ведь еще не умерла.
Эва. Да нет же, мама, ты прелесть. У тебя такое строение черепа, что ты никогда не будешь выглядеть ни усталой, ни старой.
Анна. Ворон каркал да и докаркался.
Хенрик. Это правда.
Маргарета. Брр!..
Эва. Ты все больше становишься похожей на Кэтрин Хепберн.
Маргарета. На Хепберн? Она ведь так умна, энергична, остроумна.
Анна. И глуха.
Маргарета. Я преклоняюсь перед ней. Вы вправду находите, что я на нее похожа?
Хенрик. Глупа? Нет, нет, она вовсе не глупа.
Анна. Скорее на Спенсера Треси.
Маргарета. В каждом из нас есть капелька тщеславия.
Эва. А вот папа начал толстеть, у него наметился животик.
Анна. Не каждому везет на биологическую мать, которая моложе своих дочерей.
Маргарета. Как не появиться животу, если ты целыми днями сидишь на стуле, заглядывая в чужие уши и горло.
Пауза.
Эва. Мама.
Маргарета. Да.
Анна поднимает из-под стола газету, начинает ее листать.
Эва. Эти стулья кое-где пообтерлись.
Маргарета. Знаю... Только не знаю, что с ними делать.
Эва. Сменить обивку.
Маргарета. Пожалуй, так и сделаю.
Эва. Когда-нибудь.
Анна (читает вслух). Клуб «Гейша»...
Маргарета (Хенрику). Спроси Анну, не хочет ли она еще немного портвейна.
Анна. Никому я не нужна... А не стоит это ни гроша.
Хенрик. Анна! Хочешь еще портвейна?
Анна. Почему бы нет?
Эва. А по-моему, портвейн гадость.
Анна. Вообще-то, мне надо похудеть, но все равно спасибо.
Маргарета. Похудеть?
Хенрик. По-твоему, тебе надо похудеть?
Анна. Да, у меня склонность к полноте. Все зависит от душевного состояния.
Маргарета. Но ведь... Ты всегда была такой худенькой.
Анна. У меня всегда была склонность к полноте.
Маргарета. У тебя такое же сложение, как у нас с Эвой.
Анна. Я всегда была эдаким бочонком.
Маргарета. Ничего подобного.
Хенрик. Вот, Анна, пожалуйста.
Анна. Я всегда была самым настоящим бочонком.
Маргарета. Ничего подобного.
Анна (с подчеркнутым дружелюбием). Я была жирной свиньей. В школе меня дразнили жиртрест.
Маргарета. Да ты же никогда ничего не ела. Как ты могла быть жирной? Хенрик!
Эва (вяло). Наталия... Александровна...
Хенрик. Да.
Анна. Дома не ела... Зато наедалась в гостях у сверстников. Жареной картошкой, рыбными палочками под майонезом — словом, всякой вредной дрянью.
Маргарета. Ты в эти годы страдала полным отсутствием аппетита.
Анна. И она мне нравилась... вся эта дрянь, garbage[22].
Маргарета. Если мне память не изменяет.
Хенрик. А я не помню.
Эва. Нет, это не она.
Хенрик. Не помню, так это было или не так.
Маргарета (Хенрику с неожиданной агрессивностью). Еще бы, откуда тебе помнить. Ты никогда не принимал участия в жизни семьи!
Эва. Это у меня не было аппетита. Правда, недолго.
Маргарета. Разве в кои-то веки в День всех Святых брал детей на воскресную прогулку в Юргорден.
Хенрик. Почему именно в День всех Святых?
Анна. «Когда мы, мертвые, пробуждаемся».
Маргарета. Да, нечасто это случалось!
Хенрик. Вот как!
Маргарета. Во всяком случае, это я водила Анну к
