Сивый должен был почувствовать, что не ошибся в выборе, вот я и лез на рожон. Хотя что бы он почувствовал по моему норову? Ору как резаный, алкашку требую. Что дальше? Повалюсь на пол и буду, как Калибр, пускать изо рта пену?

Между тем дрищи притихли. Скукожились в своих ватниках, головы в ворот повтягивали и таращились на меня. Не понимали, что происходит. Не догадывались, что их сюда вербовать привели, а не просто пичкать жратвой. И всё же под их взглядом я как-то подскис. Пробормотал что-то такое, что и сам не разобрал. Поднял стул, уселся на него и, пришибленный, сгорбился над столом.

Сивый на мою выходку не отреагировал.

Вновь залязгали ложки. Дрищам было тесно даже с ослабленным ремнём на штанах, хоть пуговицы расстёгивай на ширинке, и все елозили на шатких стульях, давились отрыжкой и утробно, до самых кишок, вздыхали, но упрямо добирали остатки из прежде начатых и второпях отставленных консервных банок. А меня и без алкашки развезло. От сытости, от спёртого воздуха и от собственной дурости.

Комната закружилась. Стол, накрытый ветхим колпаком света, задрожал. Нет, я понимал, что на самом деле он не дрожит, если только на пригород не посыпались ракеты жёлтых, но локтями почувствовал глубинную вибрацию. Стены гостиной заволокло тёмной дымкой, в которой отдельными вспышками тут и там взрывались смутные образы новогодних ёлок, бумажных фонариков и растянутых на леске картонок с цветными буквами. Сползали и сменялись обои, вырисовывались и пропадали картины, календари. Мебель двигалась, а с ней двигались сидящие и лежащие на ней бесплотные фигуры людей. В горшках вырастали и опадали цветы, на полу стелились и скручивались ковры. По ним бегали кошки, собаки. Потом всё разом успокоилось. Включился телевизор: на фоне тельняшек и камуфляжных курток появился главнокомандующий. Покашливая, он признался, что минувший год потребовал от него трудных необходимых решений, и напомнил, сколько слаженного героизма потребуется, чтобы год следующий увенчался славными победами.

Я с силой зажмурился. Обхватил голову руками.

Открыв глаза, увидел, что в гостиной всё на местах. Дрищи жрут и болтают. Горшки пустуют, кошки по полу не бегают, а телевизор молчит. Слившись с темнотой, он лишь отражал слабый свет нашего фонаря.

– Чем бы ты занимался, если бы не всё это? – через стол спросил меня Сивый.

– Что это? – помедлив, уточнил я.

– «Зверь», мешки, хануры.

– Стрелял бы, наверное. Не в тылу же сидеть.

– Нет… Ты не понял. Если бы всё это даже не случилось. Никакого тыла, никакого фронта.

– Не знаю, Сивый, не думал.

– А когда закончится? Чем займёшься?

– А зачем заканчиваться? – встрял в наш разговор Крот. – Мы и так неплохо справляемся.

– Точно, – хихикнул Фара.

– Раньше, говорят, люди считали, что бессмертны, – промолвил Сивый. – Жили так, будто навсегда. Умирали, но смерти не видели.

– В смысле? – поморщился Фара.

Сивый не ответил.

Я почувствовал, что сейчас начнётся настоящая вербовка. Постарался сосредоточиться. Сбегал на лестничную площадку подышать прохладой, взбодриться и привести себя в боевую готовность. Вернулся во всеоружии, а Крот, Череп, Черпак и Фара подъели всё, что ещё лежало на столе. Даже банку с консервированными ракушками кто-то умял, и только на ракушки, разбросанные по скатерти после макаронной перестрелки, никто не позарился.

Черпак без прежнего задора выдал, что в тылу решают, как кормить пленных. Их набралось столько, что девать некуда. Они, конечно, работали на стройках и прокладках, но на их содержание уходило многовато припасов, и в тылу подумывали из умерших пленных, чтобы не пропадали, делать консервы для живых. Пусть едят друг друга, а высвободившиеся припасы лучше отправлять на фронт. Черпаку никто не поверил, но Череп и Крот рассудили, что, вообще, звучит логично. Мясо – оно и есть мясо. Вяло поспорили, какую тут лепить этикетку, чтобы сразу считывалось: в банке – пленный. Быстро затихли и поскучнели.

Фара осмотрел изгвазданную скатерть, Череп поковырял в зубах. Крот включил налобный фонарь, с которым обычно ползал по топливным резервуарам, и рассеянно заглянул в пустую банку.

«Вот сейчас и начнётся!» – сказал я себе.

Словно в ответ на мои мысли, с лестничной площадки донеслись голоса.

Мы все разом посмотрели на дверь из гостиной и замерли. Я не успел ни о чём подумать, но заметил, что Сивый почему-то выглядит напуганным.

Голоса приблизились. Входная дверь распахнулась. В прихожей послышались шаги. Кто-то там теснился, толкался. Потом и дверь в гостиную распахнулась. Она стукнулась об угловой шкаф, и стекло в ней дрогнуло. На пороге стоял Кардан. Его я ждал в последнюю очередь. То есть вообще не ждал.

Кардан сделал несколько решительных шагов и остановился возле меня. Следом к нам десантировались Кирпич, Сифон, Калибр и Малой.

Из пятнадцати похоронщиков нашей механизированной похоронной команды взвода материального обеспечения тридцать пятого мотострелкового батальона в гостиную набились одиннадцать. Леший и Сухой были бог знает где. Значит, на «Звере» – двое. Сыч и Шпала. Я как-то невпопад прикинул, что никогда раньше «Зверь» на ходу не оставался таким пустым. И мне это совершенно не понравилось. Захотелось наорать на Кардана, спросить, о чём он думал, зачем рисковал, но я сидел, как застигнутый в кустах диверсант, и молчал. Нужно было что-то сообразить, сказать, а мысли все шли набекрень. Я только гадал, как Кардан узнал, где нас искать.

«Сыч!» – осенило меня. Сыч, падла, побоялся, что у нас с Сивым дойдёт до поножовщины. Потом пронюхал, что со «Зверя» утекли не трое, а сразу шестеро, и поднял шухер. Не дотерпел до утра. Настучал Кардану, а тот не дурак, помчался нас разнимать. Но Сухому не сдал. Иначе нас навестили бы другие гости, покрепче и с автоматами.

Кардан долго смотрел на засранную скатерть, на пустые консервные банки, на наши перемазанные морды и, конечно, понял, что к чему. Поди не пойми. Как есть крысы.

Кардан не произнёс ни слова, но посмотрел на меня – почему-то именно на меня! – с таким презрением, что хоть в печь забирайся и сам себя сжигай. И как тут оправдаться? До настоящей вербовки мы не добрались. Ещё минут десять-пятнадцать, и я бы изобличил Сивого, а так ничего путного сказать не мог, вот и молчал, как контуженый.

Не дождавшись оправданий, Кардан развернулся и ушёл. И Кирпич с Сифоном, Калибром и Малым ушли.

Дрищи задержались, а я вскоре спустился из подъезда. Почувствовал, до чего вымотан. Словно всю ночь тащил телегу, доверху набитую хануриками. Руками сдавил себе живот. Понадеялся, что меня вывернет. Мне бы стало полегче. Не вывернуло. Рагу крепко засело и наружу не просилось. В