– Что случилось, Арфин? Зачем Лыкова привел? Я его не вызывал.

– Ваше высокоблагородие, разрешите доложить. Произошла драка на дворе.

– Хм. И что? Лыкову надавали тумаков и он пришел жаловаться? Так ему и надо, больно дерзок он для арестанта.

Смотритель по-простонародному отхлебнул лимонада прямо из бутылки и обратился к «демону»:

– Я ведь вас предупреждал – придержите спесь, потомственный дворянин! Не послушались. И доигрались!

Арфин почтительно пояснил:

– По-другому вышло, ваше высокоблагородие. Это он их побил.

– Кого их?

– Всех троих, в одиночку.

Тарасенко-Годный растерялся:

– Да кого их? Выражайся яснее!

– Трех богатырей: Солодова по кличке Анафема, и двух Не Помнящих Родства – Шепелявого и Жоха.

Надворный советник сел на стул, насупился:

– Как же это он один мог побить троих? Тем более Шепелявого. Неужели Антихрист допустил? Где он сейчас?

– Я велел отнести его к фельдшеру.

– Отнести? – смотритель вскочил. – Он что, не на ногах?

– Никак нет, ваше высокоблагородие. И не скоро встанет. Без сознания, и ребра, кажись, поломаны.

– А другие два стояли и смотрели, как лупят их атамана?

– Мишка Не Помнящий Родства сбежал в карцер, просится посадить его на день-два. Боится. Ему мало досталось, легко отделался. Вовка Анафема, надо полагать, доковыляет на своих, но без лечения ему не обойтись.

– Так… Выйди.

Старший надзиратель козырнул и удалился. Тарасенко-Годный обошел вокруг Лыкова, скрипя от досады зубами. Тот смотрел спокойно, всем своим видом показывая, что никого не боится.

– Господин Лыков, вы в моей тюрьме вторые сутки, а уже наделали хлопот. Надерзили судебному следователю – ну, это ваше дело. Выйдет боком, тогда попомните мои слова…

– Не выйдет, господин Тарасенко. А если и выйдет, то ему, а не мне.

– Вот ведь заноза! Откуда вы свалились на мою голову?

Надворный советник обежал вокруг подследственного, потом опомнился и снова сел. Алексей немедленно тоже опустился на табурет.

– Кто мне теперь будет поддерживать дисциплину? А? Вы, что ли?

– Надзиратели разве не справляются? – с вызовом спросил «демон». – Тогда гоните их взашей и наберите других.

– Еще и советы мне смеете давать?! А в карцер не желаете?

– Вряд ли у вас получится. Я подследственный, таких в карцер можно сунуть лишь с разрешения тюремного инспектора и прокурора. А я им объясню, что вы развели в замке черт-те что. Доверили трем уголовным подменить собою власть. Я возмутился, они на меня напали, и я в порядке самообороны надавал им банок. В чем тут преступление? Или я должен был позволить бить себя вам на потеху?

– Но…

– У меня свидетелей полтюрьмы! Все подтвердят, что они напали втроем, мне пришлось защищать свою жизнь. Потомственному дворянину и георгиевскому кавалеру, чья вина еще не доказана судом. А потом приедет Арсений Иванович Морозов со своим личным юрисконсультом и раскатает вас в тонкий лист.

Смотритель вскинул голову:

– Какой еще Морозов?

– Хозяин Богородско-Глуховской мануфактуры, миллионщик и главное лицо австрийского согласия беглопоповцев. Юристы у него очень толковые! Отставку вам не обещаю, но понижения в должности, боюсь, не избежать. Из дьяконов – да в пономари.

– Что за чушь, Лыков? Где вы и где миллионщики-староверы? Отставной козы барабанщик, а метите в верхи?

– А вот увидите, – рассмеялся подследственный. – Пока же я требую встречи с губернским тюремным инспектором и прокурором, чтобы подать на вас жалобу.

– Жалобу на меня? Но за что?

– За угрозы карцером, недопустимый тон и упущения по службе. Которые выразились в потворстве бродягам-каторжникам. Кстати, почему они не в Нерчинске?

Тарасенко-Годный вскочил:

– Идите пока. Пока! Я подумаю над вашей участью.

– Над ней будут думать другие люди. А вы сидели бы лучше тихо, а то ведь доиграетесь… За вами столько грехов, что закончите в арестантских ротах. Кстати, Арсений Иванович знаком с Галкиным-Враским. И при случае даст вам характеристику, какой заслуживаете.

Лыков встал напротив смотрителя и смерил его тяжелым взглядом:

– Смотри, не шути со мной. Потому как я не сам по себе, за мной большая сила. Беглопоповцы великих князей кредитуют. Не путайся у нас под ногами. Я тут на месяц, не более. Уйду, и забудешь, как меня звать. А не уймешься – обломаю. Станешь ершей с хвоста обгладывать.

Повернулся и вышел.

За дверью его ждал Арфин.

– Ну что? – спросил он еле слышно.

– Ведите меня в камеру. Я пуганул дурака, назвал фамилию Морозова. Теперь он будет думать, как ему со мной поступить. И постарается навести справки. Там к этому готовы.

День прошел без приключений. Вечером к подследственному пришли старосты отделений и старший староста всей тюрьмы. Они завели осторожный разговор. Аристократию замка интересовало, что же будет дальше. Бродяги повержены, трон пустует. Не желает ли силач занять освободившееся место?

Лыков понимал, что предложение старост – ловушка. В тюрьме сложилась своя иерархия, у разных групп арестантов разные интересы. И бродяги при всем их жлобстве устраивали тюремную знать, поскольку правили с ними заодно. Побить куклишей и сразу занять их место нельзя. Если и сядешь на трон, те же старосты через неделю тебя подставят и съедят. И Лыков ответил обстоятельно, взвешивая каждое слово. Я в начальство не стремлюсь, сказал он, поскольку скоро отсюда уйду. Или меня отмоют до суда, или на самом суде освободят за недоказанностью. Придумывать новые порядки – не мое дело. Живите, как жили прежде. Только башколомов этих больше не привечайте. Их власть кончилась, они наказаны за хамство. Будут пыжиться – пусть пеняют на себя.

Утром Алексея вызвали на беседу. По его жалобе в замок приехали сразу двое: прокурор Окружного суда коллежский советник князь Мустафин и губернский тюремный инспектор Случаев. Они вместе со смотрителем сели полукругом, словно желали припереть строптивого арестанта к стенке. Случаев с трудом удерживал на лице казенное выражение, да и сыщику хотелось ему подмигнуть, но нельзя…

Первым атаковал прокурор:

– В чем именно вы обвиняете судебного следователя Шульца?

– Он требует, чтобы я сознался в том, чего не совершал, а именно в нанесении побоев какому-то там пьянице.

– У него есть свидетели, что это вы нанесли потерпевшему Ксандрову смертельные удары.

– Пусть покажет мне этих лгунов. Я человек спокойный, мухи не обижу, драки в трактире не мой стиль.

– Неужто? – обрадовался Мустафин. – Да вы только что доказали, что именно вами и был изувечен несчастный Ксандров.

– Чем же я это доказал? – заинтересовался подследственный.

– А тем, что устроили вчера на тюремном дворе. Избили троих, один лежит полутрупом, второй жалуется на боли во всем организме. По-вашему и есть «мухи не обижу»? Вот лучшая улика в пользу обвинения.

Лыков со смехом обратился к тюремному инспектору:

– Я правильно помню из гимназического курса, что это называется силлогизм? Логическое заключение, сделанное из двух посылок. Кто-то избил пьяницу в трактире на Застенной улице. А вчера, когда на меня напали трое бродяг и мне пришлось защищаться, – поскольку, кстати сказать, тюремная стража им потакала, – я отбился. И готово дело! Для прокурора это лучшее доказательство, что именно Лыков был в том трактире и побил пьяницу. То есть ему свидетели, улики уже не нужны? Он строит обвинение на силлогизме? На связывании воедино двух не связанных между собой фактов?

Случаев не удержался и прыснул, а прокурор покрылся красными пятнами. «Демон» наставительно продолжил:

– Когда приедет мой защитник, господин Марголин, вы ему расскажите про эту «улику». Точнее, свое легкомысленное умозаключение. Не имели еще дела со столичными адвокатами? Будет весело, правда, не вам. Там такие ушлые ребята! Денег берут много, зато отрабатывают на совесть.

Тарасенко-Годный слушал молча и выказывал нарастающую обеспокоенность. Подследственный не боялся ни прокурора, ни инспектора, ни его, смотрителя. И угрожал всякими неприятностями. А вдруг и вправду может? Такая самоуверенность – не на пустом же месте?

Разговор кончился ничем. Мустафин обещал переговорить со следователем. Но и арестованного тоже попросил вести себя покладистей. Мол, правда скоро выяснится, суд у нас справедливый, он разберется…

В результате Лыков опять полдня шлялся по двору и присматривался к обычаям цинтовки. Заняться так и так было нечем. Теперь за ним на правах ординарца ходил Игнат. Сыщик разговорился с ним и узнал много интересного.

Фамилия у сидельца была самая обычная – Иванов. Крестьянин здешней губернии, он попался на рубке казенного