– Вот это уж дудки, господин надворный советник. Слишком серьезные люди на меня рассчитывают, чтобы тратить время попусту. Можем поспорить: больше месяца я тут не проведу. Суд будет скорым и закончится в мою пользу. Ведь свидетелей у полиции нет, все разбежались!

– Не знаете вы нашу полицию, – обрадовался начальник тюрьмы. – Она в таких случаях очень большую ловкость проявляет. Свидетели как чертик из коробочки выскочат. И – по этапу на восток, ха-ха.

– В моем случае не выскочат, – снисходительно ответил загадочный арестант. – Так что продолжайте ваш вежливый тон.

Раздосадованный смотритель вышел, вернее, почти выбежал из комнаты. Лыкова повели в канцелярию, оттуда в цейхгауз, после чего поместили в камеру. В ней оказалось двое старожилов, которые сразу взяли гостя в оборот: кто? откуда? за что тут?

Новичок рассказал, как было дело, и отправился гулять по коридору. Оба сокамерника вышли с ним на правах чичеронов. Одного звали Федор Урядников, он являлся потомственным почетным гражданином, сыном богатого местного купца. Третий месяц Федор находился под следствием, его обвиняли в растлении несовершеннолетней. Папаша таскал деньги родителям девицы, те поддавались, и дело должны были прекратить до суда. Плотоугодник оказался молодым, беззлобным и туповатым. Шестнадцатилетняя, но уже прожженная стерва, по его словам, сама заманила сынка богатея в постель. А потом ворвались родители с заранее припасенным околоточным надзирателем, который составил протокол. Побаловался, еловый лоб! Папаша очень сердился и грозил ограничить в наследстве.

Второй сокамерник был неприятнее. Сорокалетний бывший губернский секретарь Никодим Осипович Мельхиседеков являлся не подследственным, а полноправным арестантом. Он отбывал полтора года тюрьмы за кражу казенных сумм. Причем деньги, похищенные у городской управы, предназначались для богадельни и приюта. О своем грехе Мельхиседеков сказал коротко:

– Бес попутал.

Подумал и добавил:

– Что еще оставалось делать? Броситься на меч, как древние римляне поступали? У меня и меча-то нет. Выйду, обратно на службу уже не возьмут. Пенсии не будет. Как жить? Несчастный я человек…

Втроем они обошли корпуса тюрьмы и заглянули в башни. Никто им в этом не препятствовал. Надзиратели стояли на своих постах вольготно, обязанности выполняли спустя рукава, и в воздухе витал дух вседозволенности. Но не для каждого. На глазах у новенького два служителя гнали в карцер какого-то голодранца, подгоняя пустыми ножнами от шашек…

Псковский тюремный замок возвели по типовому проекту в 1805 году и потом дважды перестраивали. Теперь он представлял собой квадрат из четырех двухэтажных корпусов. Их окружала стена с угловыми башнями. Арестанты сидели в корпусах, а в башнях помещались кухня, пекарня, прачечная, баня и мастерские. В одной из наружных стен имелась двухэтажная проездная караульня. Наверху располагалась квартира смотрителя, внизу – канцелярия, помещения для надзирателей и комната свиданий.

На дворе помимо корпусов были выстроены одноэтажный кирпичный флигель для политических арестантов, хозяйственный корпус, маленькая часовня и фельдшерский барак. Имелась и домовая церковь Александра Невского со звонницей на крыше корпуса. Еще одна часовенка стояла у ворот. На дворе разгуливали сидельцы – кто в серых бушлатах, кто в партикулярной одежде. Несколько человек кололи дрова. Лыков увидел, как два бородача в добротных тулупах вышли на улицу, показав часовому какие-то бумаги.

– Это вольные рабочие или посетители? – спросил он у сопровождающих. Те ответили: рабочие, но не вольные, а такие же узники, как остальные. Хотя в тюрьме имеются мастерские, они мало загружены. Людей с ремеслами раз-два и обчелся. А заработки нищим сидельцам нужны, не у всех папаши в купцы выбились. И людей смирного поведения выпускают в город на отходный промысел.

– А кто удостоверяет, что человек смирного поведения?

– Надворный советник Тарасенко-Годный.

– И что, до сих пор никто его не подвел и не убежал?

– Никто.

– Чудеса, – пожал плечами Лыков и подумал: вот способ выносить фальшивые билеты из тюрьмы. Бородачей не обыскали, а выпустили просто так. Хотя, если смотритель в доле, он может таскать «блины» мешками, его уж точно никто не проверит.

Вдруг спутники Алексея дружно шарахнулись от него в стороны, будто от прокаженного. Раз – их и след простыл. К «демону» вразвалку подошел рослый детина с наглой ухмылкой:

– Что я вижу? Новая рожа завелась! Ну-ка покажись, кто таков. У нас к новеньким интерес!

Он взял питерца за грудки и потряс. Руки у парня были огромные, красные и в регалках[63]; одна из них изображала якорь.

Лыков ухватил наглеца за кисть, резко повернул и ответил в тон:

– Ну-ка, ну-ка… Что я вижу? Никак якорь. Ты моряк, что ли, братское чувырло? Покажись, кто таков.

Парень заорал от боли и попытался вырваться, но куда там. Новенький выкручивал ему руку все сильнее. Крик перешел в вой, потом в визг. Кругом столпились другие арестанты и с интересом наблюдали. Со своих постов пялились караульщики, но тоже не вмешивались.

Ослабив хват, питерец взял обидчика за плечи, развернул и могучим пинком послал в сугроб.

– Знай свое место, линючий пес!

Зеваки быстро разбежались кто куда. С боков осторожно подступили сокамерники Алексея. Купеческий сын сиплым голосом укорил его:

– Зачем вы обидели Вовку Анафему?! Теперь они вам отомстят. Бегите к старшему надзирателю и проситесь в карцер! Скорее! Иначе на вечерней молитве вас поймают и страшно изобьют.

– Будет тебе стращать, Федор. Какой еще Анафема? В порошок сотру любого, кто вздумает меня учить. Они – это кто? Говори.

Мельхиседеков поддержал соседа:

– Федька правду сказал, дело ваше плохо. Это куклиши четырехугольной губернии[64], хозяева здешней тюрьмы. Все их боятся, и на то есть причины. Злые – страсть! И силы огромной, особенно Шепелявый Антихрист. Так-то их трое, но этот главный. Вы побили Анафему, самого слабого из них и самого наглого. Помимо Антихриста имеется еще Мишка Жох, дважды из Сибири бежал. Кличка всей команде – Три богатыря.

– Тьфу! – рассердился «демон». – И прозвища у них какие-то дурацкие. Анафема, Жох, Антихрист… Давно ли их мордой в парашу не макали? Я ведь макну.

Но старожилы настояли и увели его в камеру. Авось страшные злодеи постесняются зайти в благородный коридор.

Зимой тюрьма ложится раньше. В восемь вечера в коридорах все камеры выстроились на вечернюю поверку с молитвой. Лыков на нее не пошел. Староста исправительного отделения попробовал пенять за это новенькому, но был послан в известном направлении. На ночь камеру заперли снаружи, первый день закончился спокойно.

Утром подследственного вызвали на допрос к судебному следователю Шульцу. Тот с ходу взял арогантный[65] тон, грозил каторгой и требовал признаться в наличии умысла на убийство. Подследственный слушать его долго не стал, заявив, что доказательств вины у крючкотвора нет:

– Кто свидетели? Предъявите их показания, дайте очную ставку. Я плюну в их лживые глаза, а на суде мой адвокат устроит обвинению публичную порку. Еще газетчиков привлечем, писаки любят, когда власть обмишурилась. То-то министр юстиции обрадуется… А будете дальше разговаривать со мной, георгиевским кавалером, в таком тоне, я потребую заменить вас на другого, более умного. Закон предоставляет мне такое право. Я за Россию кровь проливал, пока вы тут штаны просиживали, так что аккуратнее, аккуратнее!

Судейский растерялся – с ним никогда еще так не разговаривали люди, сидящие в допросной по другую сторону стола. Он встал, замахал руками и брякнул:

– Будут вам свидетели!

– Откуда же вы их возьмете? – развеселился арестованный. – Самой ссоры никто не видел. Меня арестовали на Застенной улице, когда я рассчитался за обед и отошел за сто саженей от заведения. Выходил тихим шагом, никто мне не препятствовал. Теперь шьют нанесение смертельных увечий. Кому? При каких обстоятельствах? Кто, наконец, тот несчастный, что почил в бозе якобы после разговора со мной? А вы вскрытие делали? Может, он от белой горячки помер? А перед этим лопал неделю…

– Городовые опросили половых в трактире Егорова и двух посетителей, – возмутился следователь. – Вот у меня их показания! Погибший, его звали Артемий Ксандров, подошел к вам и грубо потребовал на водку. Вы ответили – иди прочь. Ксандров был выпимши и стал задираться. Вы и… двинули рукой…

– Правда? Двинул? А какой рукой, левой или правой? Именно хотел ударить,