Шрифт:
Закладка:
Мы показались отцу Георгию на глаза, он радостно заулыбался нам и продолжил вслух читать ворох записок с именами, а мы тихонько двинулись по периметру храма, восхищенно разглядывая потрясающие по красоте иконы, мозаичные полы и академическую живопись в обрамлении великолепных орнаментов. Размеры центрального паникадила с сотнями лампочек-свечек сразили окончательно – у нас в городе на площади Ленина к Новому году уже поставили ёлку почти такой же высоты! Казалось, что паникадило спускается не из главного купола, а прямо с неба, так что мы невольно почувствовали себя маленькими букашками в этом огромном гулком пространстве.
Негромкий голос нашего батюшки растворялся в нём и таял, превращаясь в эхо, к нему присоединялись звуки осторожных шагов, вздохи, кашель и нестройное пение прихожан. Даже когда молебен закончился и все люди разошлись, то под сводами собора продолжали жить его собственные звуки, похожие на лёгкое дыхание или неразборчивый тихий шёпот.
Алька разомлела в тепле и задремала, пока мы с ней сидели на скамье, прислонившись к батарее и дожидались отца Георгия, но, когда он наконец-то вышел, Алька тут же встрепенулась и засияла от счастья. Наш батюшка тоже выглядел довольным, хоть и усталым, мы вместе вышли из собора, повернули направо и бодро зашагали по скрипучему снегу к его новому жилищу.
Дом, в который мы пришли, снится нам с Алькой до сих пор, она утверждает, что живёт в нём чуть ли не в половине своих снов. Ещё бы!
Два с половиной года подряд мы будем постоянно приезжать к отцу Георгию, и этот дом в какой-то степени тоже станет нашим. И время, проведённое в нём, будет засчитываться, как один год за три, а то и за пять лет, если судить по энергонасыщенности событий, которые там произойдут.
Я только что открыла в интернете карту города и панораму улицы 9 Декабря в частном секторе, чтобы освежить в памяти вид того дома и окрестностей. За четверть века там мало что изменилось, и наш одноэтажный дом с пятью окнами на фасаде выглядит почти так же, как раньше, только справа нет деревянной пристройки с лестницей внутри, вместо неё открытое крыльцо за новым забором, ну и фасад покрашен голубым и белым, а при нас он был грязно-розовый.
* * *Тогда, в конце декабря 1992 года, мне показалось, что мы довольно долго шли по безлюдным заснеженным улочкам, на ходу обсуждая новости, но на самом деле от собора до батюшкиного дома всего минут десять ходьбы, не больше.
Отец Георгий ещё издалека показал нам на старый одноэтажный дом за перекрёстком, мы подошли к деревянному крыльцу, и он открыл ключом высокую двустворчатую дверь.
Мы поднялись вслед за ним по скрипучей лестнице из толстых досок, и батюшка распахнул перед нами ещё одну дверь, обитую чёрным дерматином. Шагнув в маленькую прихожую, я вдруг увидела себя и Альку с ног до головы в высоченном мутном зеркале, оно стояло на витых ножках у белёной стены, и его тёмная резная рама своими финтифлюшками почти доставала до потолка. Дальше располагалась ещё одна прихожая, а в ней несколько дверей в комнаты и кухню.
Я сейчас затрудняюсь точно вспомнить первоначальную планировку, потому что на следующее лето в доме сделают ремонт, проведут газ, воду, канализацию и создадут наконец-то нормальные условия для жизни: санузел с ванной, газовое отопление, горячую воду от колонки и хорошую плиту на кухне.
Но пока об этом даже мечтать не приходилось, зато требовалось регулярно топить печку с чугунной плитой на кухне и на ней готовить еду, хорошо хоть электрический чайник имелся и допотопная электроплитка, как у меня в мастерской. Вода стояла в эмалированном ведре, а колонку нам батюшка показал по дороге. Завершал комплект неудобств уличный туалет с выгребной ямой, пристроенный за кухонным крыльцом.
Но мы с Алькой в мастерских ко всему привыкли, там мне вдобавок приходилось далеко ходить за водой, а здесь только через улицу перейти. Зато отец Георгий бодро шутил, что получил наконец-то условия, приближенные к жизни подвижников благочестия, которые в лесных скитах или в пустыне вряд ли нежились в ванне.
В нашем случае самой существенной проблемой оказался телефон, точнее, его отсутствие, и при нас его в дом так и не провели. Отец Георгий звонил нам по межгороду на почте или иногда у него получалось набрать матушку из собора, но говорить приходилось коротко и только о семейном. Например, он мог сообщить время приезда, и не больше, потому что в соборе имелось несколько параллельных аппаратов, а номер телефона только один, и если в кабинете настоятеля или в бухгалтерии просто поднять трубку, то можно запросто слушать все разговоры.
В тот первый приезд меня удивило, как в небольшом с виду доме могло поместиться так много всего – одна большая комната в центре с тремя окнами на улицу и две маленькие спальни справа и слева, две прихожие, кладовки, просторная кухня и застеклённый коридор-веранда. Тогда всё выглядело тёмным, очень старым, но чистым, потому что до нас уже приезжали по очереди сначала матушка Татьяна, а потом деятельная Ольга, они успели навести относительный порядок и отмыли, что могли.
Нас встретили запахи старого дома, в них вплетались горьковатый дым от печного отопления и ароматный ладан, потому что наш батюшка имел привычку каждый день обходить с кадилом комнаты и кухню, чтобы нечисть разбегалась. Вдобавок перед сном он кропил все углы святой водой, читая молитву «Да воскреснет Бог», и нас к тому же приучил.
* * *Когда-то здесь жил одинокий священник, потом он умер, а дом завещал приходу, и обычно сюда ненадолго селили приезжих клириков, командированных в собор, наш отец Георгий стал первым, кто поселился здесь на два с лишним года. Настоятель дал ему понять, что это ссылка, дом определён ему начальством, и что придётся жить именно по этому адресу.
Дом имел три выхода: одно закрытое крыльцо с деревянной лестницей внутри, мы там заходили с улицы, второе крыльцо с навесом вело из кухни во внутренний двор с сараями и пристройками, а из третьего через застеклённые сени можно было спуститься в заснеженный сад, и там тоже имелась своя калитка на улицу.
Не дом, а мечта партизана или подпольщика – уходи огородами, куда хочешь!
Уже летом мы случайно обнаружили во дворе между
