Шрифт:
Закладка:
Однажды после службы в Никольском храме к Вере кинулась моя Алька с воплями: «Мама, мама!..» Она сначала налетела и обняла оцепеневшую от изумления Веру и только потом обнаружила, что обозналась.
Значит, и правда сходство между нами имелось.
В то время Вера встречалась с парнем, который не спешил на ней жениться. По настоянию отца Георгия она сначала склоняла своего партнёра к венцу, но не преуспела, тогда они расстались, и у Веры началась депрессия, которая не сразу проявилась как болезнь, ведь девушки часто грустят без особого повода.
Ещё Вера жила с мамой, довольно странной женщиной, но с виду вполне себе нормальной и даже приветливой, но эта мама как-то сгоряча Веру прокляла.
Я не сразу поняла, чем так страшно проклятие, ну мало ли, кто кому что сказал в сердцах, и почему они все так всполошились? Но отец Георгий считал, что всё очень плохо. Вера поехала в монастырь к батюшке архимандриту, и тот сказал, что всё хуже некуда, мол, страшнее материнского проклятия ничего на свете нет, оно каким-то образом обрывает жизнь проклятого ребёнка, и после смерти тот попадает в ад!
Вера очень переживала и из-за того проклятия, и из-за своей разлуки с парнем, и по поводу дальнейшей одинокой жизни с мамой. Мы с ней дружили и много общались, она была хрупкая, нежная и очень милая девушка. Я до сих пор не понимаю, почему нельзя было ей помочь?
И вроде бы отец Георгий их с мамой соборовал, и по старцам они вместе ездили, и мама просила у Веры прощения и каялась перед Богом, как могла, но все тогдашние духовные авторитеты в один голос утверждали, что этого недостаточно, мол, материнское проклятие никакими таинствами отменить нельзя.
И Вера им верила, она постепенно чахла, сохла, и со временем её депрессия переросла в шизофрению. У неё даже голова деформировалась – черепная коробка увеличилась, а нижняя челюсть как будто усохла. Она подолгу лежала в психиатрической больнице, исхудала, как скелет, перестала со всеми общаться, внушив себе, будто больна страшным инфекционным заболеванием, и никак нельзя допустить, чтобы от неё заразился отец Георгий или кто-то из нас.
А потом мы запоздало узнали, что наша Вера повесилась.
Церковь категорически запрещает молиться за самоубийц, хотя душевнобольной человек иногда приравнивается к бесноватым, мол, он не по своей воле на себя руки наложил, а бес его заставил, и поэтому он мученик. Но каждый такой случай подробно разбирается, и многое зависит от диагноза психиатра – мог ли человек проявлять собственную волю, мог ли бороться за жизнь или нет.
Нашей Веры давно уже нет в этом мире, но образ хрупкой застенчивой девушки с соломенными волосами остался в памяти и в сердце.
* * *Теперь расскажу про Надежду, нашу Надю, жену моего брата.
Вот они смотрят на меня со свадебной фотографии такие красивые и счастливые, что глаз не отвести – она ослепительная красавица, черноглазая и черноволосая, при этом очень милая, в ней нет ничего рокового, как у многих жгучих брюнеток, наоборот, детское выражение лица и серьёзный честный взгляд. В белом платье Надя выглядит, как Арвен или Наташа Ростова на первом балу, а Володя – мужественный и романтичный геолог с волнистыми русыми волосами, серо-голубые глаза сияют от радости, он добился своего, пройдя через множество испытаний.
А вот на другой фотографии их единственный сын Артёмка, черноглазенький и темноволосый крепыш, в нём слились черты обоих родителей так, что не поймёшь, на кого он похож больше, но мастью точно в маму.
Мы прожили почти год все вместе в нашей тесной квартире, заваленной нераспакованными вещами обеих семей. Жили дружно, помогая друг другу по мере сил, которые, как в бездну, уходили у Нади с Володей на поиски жилья и работы, но они выбрали для этого самое неподходящее время за всю новейшую историю.
Тогда, осенью 1992 года, нам казалось, что весь мир сошёл с ума и катится в пропасть.
Я уже упоминала раньше, что Надя продала все свои золотые украшения с бриллиантами, купленные про запас в то время, когда они с Володей пятнадцать лет работали в Якутии. И эти деньги обесценились за месяц, и никаких сбережений им не хватило, чтобы купить хотя бы часть дома в пригороде, про жильё в городе тогда даже мечтать не приходилось.
Володя несколько раз уезжал один на заработки в геологические артели, выжившие каким-то чудом, а мы с Надей старались справляться с детьми и с делами. В меньшей проходной комнате, плотно забитой коробками, кое-как умещался круглый обеденный стол, оставшийся от стариков, там мы ели. А большую комнату перегородили шкафами на две спальни и собрали две кровати у противоположных стен, там мы спали, каждая со своим ребёнком, иногда подолгу переговариваясь перед сном.
Конечно же, я с неофитским энтузиазмом уговаривала Надю ходить с нами в церковь, молиться и просить помощи у святых, но мои проповеди не имели успеха, а может, ей не нравился отец Георгий с его строгостями, я не знаю. Несколько раз она всё же сходила с нами в Никольский храм, но там ей становилось дурно от жары, духоты и запаха ладана, а мои уверения, что это бесы её из церкви выгоняют, Надю только раздражали.
Однако, когда мы с Алькой собирались на встречи с отцом Георгием и в воскресную школу, то Надя охотно отпускала с нами Артёмку и даже сама иногда выбиралась за компанию. Потом мы подружились с Танечкой и Димой, жившими на соседней улице, и наши дети дружно играли вместе, бегая друг к другу в гости.
Осенью после всех невзгод и неудач, когда Надя потеряла надежду купить хоть какое-то жильё, она сильно заболела. Понятно, что в основе её физических болезней лежало нервное истощение и безнадёжность, в то время миллионы людей находились в подобном состоянии, а лечиться было нечем.
Я уговорила её пособороваться у отца Георгия, Надя даже причастилась однажды, но всё церковное её пугало и угнетало, потом ей снились кошмары, а крошечный золотой крестик на тоненькой цепочке её душил, она металась, задыхалась, и не могла уснуть, пока не снимала его.
Я видела в её болезнях действие нечистой силы, и отец Георгий со мной соглашался, но
