Пока эти двести парней забрасывали вещи в товарные вагоны, немцы приказали остальным идти вперед: десять тысяч мужчин, женщин, детей, обнаженные – на маленькой дорожке к длинной постройке, похожей на сарай. Двойные двери отворились: это было похоже на огромный ангар, способный вместить все десять тысяч человек. Эсэсовцы закрыли двери.

Двести ребят, работавших у поезда, видели, как несколько эсэсовцев поднялись на крышу и что‐то там делали, но не различали, что именно. Никто из них не знал, что это была газовая камера. Конечно, там был какой‐то выключатель, подающий отравляющий газ в ангар.

Прибывшие молодые люди рассказали нам, что слышали крики и вопли, раздававшиеся из газовой камеры, – это было ужасно! Прошло примерно полчаса, пока все умерли. После этого немцы надели противогазы и зашли внутрь. Туда же заехали большие своего рода моторизированные ковши – бульдозеры, – чтобы собрать трупы.

Эсэсовцы приказали другим евреям-заключенным убрать тела и сбросить их в длинные открытые рвы. Камеру очистили, трупы лежали во рвах – их облили бензином и подожгли.

Наши двое ребят, видевшие все это, решили попробовать бежать. Они сказали нескольким напарникам, с которыми сблизились теснее: «Мы собираемся запрыгнуть в поезд, когда эсэсовцы отвернутся. Если хотите, давайте с нами, но те, кто останется, пожалуйста, закидайте нас сверху одеждой». Никто не присоединился к ним, но все согласились помочь.

Эти двое залезли в товарный вагон под гору одежды. Потом немцы выпустили несколько пуль по каждому вагону на случай, если кто‐то спрятался внутри. Ребята лежали на полу. Они слышали звук выстрелов и подумали, что их могут ранить, но долго лежали не двигаясь. Наконец эсэсовцы закрыли двери вагонов, и поезд тронулся на запад, в сторону Германии, со всей этой одеждой, деньгами и другими вещами в карманах.

Через несколько часов беглецы стали ощупывать себя: нет ли где раны. Боли они не чувствовали. Каким‐то чудом пули миновали их. Они выбрались из-под кучи вещей, смогли дотянуться до маленьких окон и сорвали колючую проволоку, прикрепленную снаружи. По очереди, один за другим, они выскочили из окна. Это было около полуночи. Они договорились, что первый из прыгнувших пойдет вперед по ходу поезда, а второй отправится назад, в противоположном направлении. Им удалось благополучно выбраться из поезда и встретиться.

Шли они только по ночам, а днем прятались в лесу. Идти пришлось больше недели, но, наконец, они добрались до Кожница и затем – до Горчицкого лагеря. Эту историю слышали все евреи в нашем бараке. Впервые за все время мы получили свидетельства очевидцев – веские доказательства того, что наших родных убили в Треблинке вместе с остальными кожницкими евреями[49][50]. До этого мы старались сохранять хоть крупицу надежды на то, что близкие живы. Теперь же помимо скорби и боли – вполне естественных чувств, связанных с личной утратой, – мы испытали ужас, так как окончательно осознали – немцы планомерно истребляют всех евреев в Польше. Только в этот момент мы поняли, с угрозой какого масштаба столкнулись.

Позже те же спасшиеся ребята подробнее рассказали, что случилось с моей семьей, когда евреев увозили из Кожница. Немцы заранее объявили, что оставленные в домах больные будут расстреляны. Малка наняла тележку с лошадью, чтобы довезти парализованную мать до станции. Также нам стало известно, что отца отвели в сторону, так как знали, что он был ювелиром, и приказали ему предъявить все нехитрые пожитки, которые он захватил с собой в дорогу. Его раздели донага и тщательно обыскали, а потом затолкали в вагон.

Было слишком поздно думать о том, чтобы спасти наш городок. Но есть же и другие местечки, еще не эвакуированные немцами! Мы решили предупредить их жителей о поставленном на конвейер массовом убийстве евреев в Треблинке и попросить передать эту весть дальше. Покинуть Горчицкий лагерь было нетрудно, но мы жили среди польского населения, равнодушного к нашим бедам. Заметив оказавшегося вне лагеря в лесу человека, поляки вполне могли выдать его немцам. Они получали два фунта сахара в качестве платы за еврейскую жизнь, и многие из них не стеснялись получать такую награду. Казалось, им по душе тот факт, что немцы нас уничтожают.

Однажды крестьянин, часто посещавший раньше нашу лавку и живший неподалеку от лагеря, проходил мимо места, где мы работали. Он увидел, как я вожусь около канавы, и сказал: «Ой, у меня сломались ходики. Если придешь ко мне домой и починишь их, я накормлю тебя».

Я пришел к нему и починил часы. Он накормил меня, и, когда я попросил хлеба для своих братьев, дал мне его. Я предложил ему все, что у меня было, чтобы он спрятал нас где‐нибудь под землей и помог скрываться. Я обещал ему еще больше после войны, если мы выживем. Но он сказал: «Я не буду прятать евреев, подвергаясь риску быть расстрелянным». В общем, можно сказать, что он оказался хорошим человеком хотя бы потому, что не донес на меня оккупантам.

Мы пробыли в Горчицком всего несколько недель. Однажды во время работы на канале раздался рев тревоги. Польский надзиратель загнал всех в лагерь, где немецкие полицейские и эсэсовцы выстроили нас и дали пятнадцать минут на сборы. Мы подумали: «Это конец. Они, безусловно, собираются отвезти нас на поезде в Треблинку и там убить». Один парень пытался бежать, но они его застрелили на наших глазах. Мы взяли с собой только то, что могли унести. Более крупные вещи пришлось оставить.

Когда устроили перекличку, пятеро человек из стоявших в заднем ряду попытались бежать. Они легли на землю и проползли под забором. Эсэсовцы заметили их, когда те были уже по ту сторону ограды, и застрелили всех.

Нас посадили в открытые грузовики и привезли на Любельскую улицу в центре Кожница. Ворота гетто были распахнуты, а внутри не было видно ни единой живой души. Оно было похоже на кладбище. Мы проехали мимо разбитого окна нашего покинутого дома в конце Любельской улицы: занавески развевались по ветру. В последний раз нам довелось видеть дом. То был конец нашего кожницкого мира.

За пределами гетто польский город Козенице жил своей жизнью без евреев. Поляки разъезжали на велосипедах и конных повозках.

Вскоре мы оказались на улице, ведшей к железнодорожному вокзалу. Но грузовики повернули не к станции, а на шоссе. Так мы поняли, что нас пока не посадят в поезд