правду. Распоряжения его были краткими: «Не задавай вопросов, просто вместе с Мойшеле и Мейлехом соберите, что сможете, и уходите в Горчицкий лагерь. Чем скорее, тем лучше. Конечно, высока вероятность того, что немцы вас схватят и расстреляют, но стоит рискнуть».

Мойше был дома, а вот Мейлех ходил где‐то по знакомым в гетто и обсуждал слухи. Чуть раньше в тот же день он говорил, что собирается бежать, так что мы знали, что он скоро появится.

Вдруг в наш дом вошел Мойше Бронштейн и попросил меня выйти поговорить. «Хильцу, – сказал он мне, – я уезжаю в Пёнки на такси. Если хочешь, возьму тебя с собой. Немцы вывезут всех евреев и убьют их. Даю тебе шанс». Я сказал ему, что останусь и погибну вместе со своей семьей, если уж так суждено. О планах нашего побега не было сказано ни слова.

Мейлех пришел домой около семи вечера и заявил: «Нам всем надо бежать прямо сейчас, а то будет поздно». Мы просили отца уйти с нами, но он отказался: «Я хочу быть с моим народом… Куда бы ни пошел мой народ, я буду с ним». Конечно, тут примешивалось и еще одно обстоятельство: Малка не могла бросить свою мать. Ее сестра Либа сказала, что не может оставить мать и сестру. Отец сказал, что не может оставить жену и тещу. Все чувствовали ответственность друг за друга. Но все они согласились, что нам надо попробовать спастись.

Возможно, на месте отца я повел бы себя так же. Ему в это время было уже пятьдесят пять лет, и он не смог бы вынести тяжелой работы, побоев и голода.

Отец велел нам идти в Горчицкий лагерь и разыскать Лещинского, начальника работ. «Разбудите его в любое время суток и скажите ему, что вы Ленга, сыновья часовщика. Если повезет, он оставит вас в лагере». Лещинский был хорошим другом отца. Он был кондуктором на железной дороге и чинил у нас часы. Мойше уже работал в лагере и был зарегистрирован, так что начальник работ знал его.

И знаете, что затем сделал мой отец? Он собрал все, что у него было: часовой инструмент, запасные части и деньги. Я сказал: «Тата, оставь себе что‐нибудь, тебе это тоже пригодится». Он ответил: «Там, куда я собираюсь, мне это не понадобится. А вы еще молоды. Может быть, вам повезет. Так что берите и пользуйтесь». Мы взяли то, что он нам вручил. И это невероятно пригодилось нам в будущем. Инструменты и запчасти буквально спасли нам жизнь.

Мы были уверены, что это конец Кожница и что мы вряд ли увидимся вновь. Все мы суетились и торопились, но были глубоко подавлены. Отец торопил нас, а сам в душе смирился с жестокой судьбой, ожидавшей его и остальную часть семьи. Он плакал, я плакал, Мейлех и Мойше плакали, наша приемная мать плакала, ее сестра Либа плакала. Это был второй вечер Суккеса, и все было готово для киддиша и йонтифф дика (праздничной трапезы). Мне так хотелось остаться! Мы обнялись и поцеловались в последний раз. Это было менее чем через полчаса после возвращения Мейлеха. Отец помолился о нашей безопасности, и мы вышли из дома.

Глава 6

Мы вышли из главных ворот гетто. Они были открыты. Не было ни еврейской полиции, ни польской, ни немецкой. Все, как говорил отцу полицейский капитан. В критический момент он оказался настоящим другом нашей семьи. И в то же время он руководил коллаборационистской полицией, притеснявшей нас все эти годы и помогавшей вывезти моих родных, как и всех остальных кожницких евреев, из города.

Отец нагрузил нас так, что мы с трудом могли унести вещи. Оказавшись вне гетто, мои братья решили вернуться и забрать остальные инструменты. Я был против этого, но они настаивали, считая, что у нас еще есть время, и оставили меня ждать их. Они явились с еще одним полным саквояжем. Отец хотел, чтобы они забрали все.

Чтобы попасть на шоссе, нам нужно было перейти небольшую речку. Вода доходила почти до колен. Затем мы сняли нарукавные повязки и стали ждать, чтобы какойнибудь крестьянин на телеге подвез нас. Я остановил первого проезжавшего мимо и попросил его подвезти нас по дороге несколько километров, предложив ему десять злотых. Он затребовал двадцать – я согласился. Какой уже тут кинстим (торг). Мы положили в телегу багаж и забрались на нее сами.

Мы не сказали ему, куда и зачем мы едем. Может, он и смекнул, что мы евреи, но вел себя так, будто не догадывался об этом. Это было нам на руку.

По нашей просьбе он высадил нас на шоссе, и дальше нам предстояло пройти несколько километров по каменистой неудобной дороге по направлению к лагерю. Идти было трудно из-за тяжелого багажа: чемодана, саквояжей и коробки.

Тяжелый чемодан, нагруженный часовыми инструментами, был около 2,5 фута (75 см) длиной. У нас даже имелась машина для изготовления вручную пластиковых «стекол» для часов. Она была размером примерно с чайник. Фантастический аппарат! Нужно было измерить часы, вырезать по размеру круг из целлулоида и, действуя руками как плоскогубцами, придать «стеклу» необходимую форму. Пластик более долговечен, чем настоящее стекло. До того, как его стали использовать, мы продавали много обычных стекол. С появлением прочного целлулоида их стали меньше покупать, а это хуже с точки зрения нашего дохода.

Помимо чемодана мы несли с собой коробку с разными материалами, применявшимися в часовом деле. Исправных часов у нас было немного, в основном старые экземпляры, механизмы, стрелки, балансиры и прочие детали.

Одежды мы взяли мало – практически только то, что на нас: по одной паре брюк у каждого, обувь, куртка плюс пара рубашек. Мы с Мейлехом были обуты в ботинки на высокой шнуровке, доходившей до лодыжек, Мойше – в кожаные сапоги почти до колен, пригодные для работы в воде. У меня также имелся картуз с дошиком (козырьком). Запас личных вещей был минимальным, мы старались оставить место для инструментов и материалов, понимая, что только благодаря им сможем хоть как‐то выжить.

Малка дала каждому из нас по перне (пуховому одеялу) и подушке. Набитая пухом перна в сложенном виде занимала очень мало места. Я не помню, чтобы мы брали с собой зимнюю одежду, но все же она была: когда похолодало, у каждого из нас было хорошее пальто. Когда мы уходили из дома, еще не