Лаккия же, не отрываясь от своего занятия, принялась рассказывать:

— Единорог… Что ж, в первую очередь славится порошок из его рога. Истёртый в мелкую пудру, он весьма популярен среди мужчин, испытывающих определённые затруднения… в любовной сфере. Говорят, что после приёма того порошка мужской орган обретает каменную твёрдость, прямо как тот самый рог, и остаётся таким на весьма продолжительное время. Да что я вам рассказываю, у вас же весь порт этой дрянью завален, откуда только его не тащат, и из Сотера, и из Мибии, да даже из Серенгара. Но если вы, любезный господин, хотите услышать мнение специалистки, — последнее слово Лаккия произнесла с нажимом и посильнее рубанула ножом по столу, — я вам так скажу, что за всю свою жизнь я настоящего порошка не видела. Всё, что попадалось мне в руки, было обычной костяной мукой да толчёной известью.

— Лаки, так а если то мука да известь, то как оно работает? За тот порошок, я слыхала, хорошо платят.

— А вот так и работает! В Мидделее нам один профессор, читавший курс медицины, рассказывал, что для многих пациентов одно лишь внимание со стороны врача действенней любых лекарств. И что если выдать такому болезному простой раствор на спирте с сахаром и сказать, что это волшебное зелье от всех хвороб, — то он чудесным способом исцелится! Некоторые мужики ещё и корень горчатого семилистника к тому самому органу привязывают, и ведь срабатывает, хотя никаких ни магических, ни алхимических свойств в том корне нет и подавно. Да убери же ты свои лапы, зараза! — изрубив всю полынь в труху, она схватила покрытое жёлто-зелеными пятнами полотенце и со всей силы шлёпнула им по ступням Мии, вольготно разложившимся на столе.

Мия задорно взвизгнула, отдёрнула ноги, стул под ней покачнулся, и она едва не упала. Соскочив с зашатавшегося стула, она схватила с полки глиняную чашку и плеснула в неё лимонад из большого графина, в котором кроме долек лимона плавали ещё нарезанный корень имбиря, листки мяты и ярко-жёлтые ягодки золотарки. Она думала предложить напиток мастеру, но не стала — на лице Вагана вполне ясно читалось всё то омерзение, которое он испытывал, находясь в душной и не слишком-то чистой кухне, где пахло травами, древесным углём и прогорклым жиром.

— Но продолжим про единорогов. Наибольшую ценность представляет их кровь, известная своим целительным и омолаживающим эффектом. Поговаривают, что тот, кто выпьет кровь живого ещё единорога обретёт едва ли не вечную молодость, но, право слово, я ещё ни одного…

— Погоди, а та ерунда с корнем только с мужиками работает? — перебила её Мия, отхлебнув немного живительно-прохладного лимонада. — Может, мне куда какой корень привязать, чтоб мое чрево не понесло? А то надоело каждый месяц трястись да Ие молиться.

— Тебе тот корень если только крепко между коленками сжимать, дорогуша.

— Лаки, ты не поверишь… Но есть пара способов и со сжатыми коленями.

— Тогда заваривай ромашку с душницей метельчатой и пей.

— До или после?

— Вместо.

— Не-е-е, так неинтересно, — Мия фрыкнула и чуть не подавилась, капли лимонада брызнули у неё изо рта.

— Нет, я решительно не могу здесь более находиться! — к последнему слову волевой голос Вагана сорвался едва ли не на писк, он затряс руками, словно пытаясь отмахнуться от невидимых ползающих по нему насекомых, направился было к дверям, потом обернулся, трясущейся рукой указал в сторону Мии, — а ты, Кудряшка, ты… Ты…

Договорить он не успел. Наверху, в лаборатории, что-то оглушительно, так, что у Мии уши заложило, бухнуло, словно какой-то гигант со всей силы ударил молотом об наковальню, стены дома вздрогнули, с потолка посыпалась пыль, а с полок попадали глиняные миски с тарелками. Разбуженный Уголёк выскочил из своего угла и с шипением сиганул в открытую дверь погреба.

Лицо Лаккии… изменилось. Её тёмная кожа вмиг словно посерела, губы поджались, и на скулах заходили желваки. Взгляд её заметался по кухне, скользнул по груде черепков, в которую превратилась упавшая посуда, а потом замер на рукоятке зажатого в ладони ножа. В повисшей тишине её голос прозвучал словно раскат грома:

— Выблядки косорукие.

Мия бросилась наперерез подруге, когда та, сжимая рукоять ножа с такой силой, что, казалось, деревяшка сейчас треснет, уже направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Лаки, нож! Отдай мне нож! — она почти закричала и со всей силы упёрлась ладонями в плечи Лаккии.

Вот ещё не хватало, чтобы из-за каких-то академских неумёх подруга руки в крови испачкает и, Алетина упаси, на виселицу пойдёт. Нет, она этого не допустит, костьми ляжет, но…

— Да ладно тебе, Мими, — тяжёлая рука Лаккии легла ей на плечо, и подруга громко рассмеялась, — не глупи, не собираюсь я их резать. Так, для острастки если только…

— Ну отдай всё равно! — Мия быстро осмотрелась в поисках чего-нибудь на замену ножу, а потом потянулась к стоявшей в углу швабре. — Вот, возьми! Шваброй-то сподручней будет!

Лаккия усмехнулась, положила нож на стол, взяла в руки швабру и, в красках расписывая, как именно, кем и от кого были рождены стажёры-недоучки, стала подниматься вверх по скрипучей узкой лестнице.

— Так, Кудряшка, слушай и запоминай, — стоявший у двери Ваган быстро подошёл к Мие, схватил её за руку, притянул к себе и зашептал почти в самое ухо. — Ты должна добыть единорога.

— Какого ещё единорога, ты…

— Заткнись и слушай, — он шикнул и с такой силой сжал руку Мии, что та поморщилась, — у благородного господина Сибелиуса, что живёт в поместье в трех днях езды к Вонтшуру, есть зверинец со всяким редким зверьём, в основном из Мибии. Слух до меня дошёл, что, помимо всего прочего, имеется у него и единорог. Завтра же бери в конюшнях лошадь и отправляйся туда. Раздобудешь единорога — получишь щедрую награду.

Из лаборатории раздался шум, ругань и звук падения чего-то тяжёлого, возможно, тела одного из студентов, и кто-то очень громко и тонко завизжал.

— Да как я его добуду? Эти твари же, как говорят, только невинным девам разрешают себя седлать, единорог тебе не тюфяк влюблённый, его на куриной крови да гранатовом соке не проведёшь. Моё-то девичество давно уже…

— Срать мне на твоё девичество, да и седлать его тебя никто не заставляет. Недоуздок нацепишь и за собой уведёшь, ты будто никогда лошадей не воровала.

Лошадей она, конечно, воровала. Но обычных, без рогов, и уж тем более без столь сложных моральных принципов. Как умыкнуть из поместья благородного господина эту разборчивую тварь, которая ко всему наверняка тщательно охраняется,