— Типун тебе на язык, на работе все в порядке и ГАЗик при мне…

— Хм… А что тогда? Пельмени кончились? Завтра купим.

— Полно еще пельменей.

— Рассказывай, — я сел на стул напротив, но Нурик скукожился на кровати и не поднимал глаз.

— Все… хана моей привольной жизни, Мороз.

— Да что случилось-то?

Последовал тяжелый вздох.

— Пошел я сегодня к коменде с цветочками, задабривать… — пробурчал тот с паузами. — Как ты и советовал…

— Ну говори уже! Что не так? Сидишь как на похоронах, будто четное число цветочков подарил?

— Да не-е… Нечетное, канеш… Все как положено, шикарный букет — три гвоздики и мимозы-на.

При слове «шикарный» я не удержался, тихо хихикнул в кулак и добавил:

— Эх ты! Розы все-таки надо было достать. На рынке, вроде, есть.

— Да не-е… — отмахнулся Нурик. — С букетом полный ажур вышел. Как ты и говорил. Тут это, — он снова тяжко вздохнул, — не в цветах дело.

— А что не так? — я уже начинал терять терпение.

— Все не так, Мороз… Воспользовались, понимаешь, мной, как девкой воспользовались.

— Ха! Вот нашел от чего страдать. Ты Василину? Того?..

— Притараканил я ей, значит, цветочки. Она поначалу думала, что я в холодильник пришел за пельменями, а цветы случайно нес. А когда вручил ей, сказал, мол, так и так, уважаемая Василина Егоровна, это вам от чистого казахского сердца. А она так зырк на меня подозрительно — и спрашивает, с каких-таких матрёшек мне букеты дарят, а я говорю, что ты сказал, что ей внимания не хватает-на. Мужицкого…

— Твою маковку, Нурик! Так и сказал?

— Ну а чего? Ты же сам говорил.

Я чуть с табуретки не вскочил, так что она подо мной немного станцевала.

— Так ей-то об этом зачем знать, пастушья твоя башка!

— Ну вот. Опять всё как ты говоришь — она и обиделась. Крепко обиделась… Букет вырвала и по мордасам мне им. Глянь, какие царапины, будто кошками в меня кидали.

Он повернулся ко мне в профиль так, чтобы подставить щеку под свет лампы.

— Получается, ты провалил задание, боец… — к щеке я не стал присматриваться, а только махнул рукой.

— Да ни чо я не провалил-на!.. Ты дальше слушай. Хвощет она меня, значит, как фашист партизана, а меня такая, понимаешь, злость взяла. Никогда еще Ахметовых бабы не лупили. Ну, я и не выдержал… — Нурик замолчал, еще ниже склонив черную голову.

— Что не выдержал? — уже начал беспокоиться я. — Только не говори, что ты женщине втащил-на!

— Нет конечно, я вырвал букет, он уже веником стал, а она не унимается, наседает. Ну, я и схватил ее и повалил на кровать, чтобы мягче падать, а сам деру дать хотел. А она цепкая и тяжелая. Вон, гляди, рубашку порвала, почти новую, от отца мне досталась, сносу ей не было-на. Короче, не получилось у меня смыться, держит же меня, я тоже на кровать вслед за ней упал. Прямо на нее.

Нурик снова замолчал, переживая произошедшее. Во взгляде что-то такое взметнулось.

— И-и? — я готов был сам ему вломить затрещину, но еще раз проявил терпение.

— Ну и все… Сам понимаешь, если Ахметов самку под собой почувствовал, то дело кончится этим самым. Будто тумблер во мне переключили. Щелк! И мы уже с ней голые барахтаемся. А дальше как во сне, чуть кровать не раздавили. Час с нее не слазили, на второй круг пошли. Как так произошло, сам не пойму.

— Тьфу, блин! Напугал… Ха! Все же хорошо кончилось…

— Тебе смешно, а как мне теперь с другими женщинами? Лишь только подумаю про других, перед глазами Вася…

И смотрит опять в пол.

— Все так плохо?

— Наоборот… Думать больше ни о ком не могу… Вот что ты сделал? Завтра опять пойду.

Я встал с табуретки и отошёл в свой угол, принялся развешивать одежду в шкаф. По крайней мере, тут никому помощь оказывать не надо, ни моральную, ни физическую.

— А чего траур тогда?

— Стреножили джигита, загнали жеребца в стойло, подрезали орлу…

— Ближе к делу, Нурик! — перебил я.

— Ну короче-на… Прощай, жизнь вольная… — чуть ли не всхлипнул он. — Ты ещё не понял? Я же теперь ни одну бабу не смогу привести. Увидит и выселит она меня, или оторвет чо-нить. Или сначала оторвет, а потом выселит, так и сказала… Эх… Шайтан…

— Держись, брат, — я похлопал его по плечу, хотя самому хотелось ржать во всю глотку. — Такова жизнь… Самое главное, что тебе понравилось. И Василине…

* * *

Утром я пришел в ГОВД, обдумывая, что надо бы как-то доложиться Кулебякину о моем «крестном ходе» на мясокомбинат и не спалиться, что я там не был. Я, конечно, порасспрашивал Нурика, что там да как у них устроено в общих чертах, но реальной работы не провел, так что надо будет потом как-нибудь на самом деле наведаться туда, чтобы мое лицо руководство запомнило. Ну и, может, действительно получится их взбодрить в плане общественного содействия по охране порядка.

— Привет, Михаил! — я зашел в дежурку. — Как там задержанный?

— Очкастый этот? Так отпустили его… — беспомощно развел руками Баночкин.

Я буквально почувствовал, как у меня земля дрогнула под ногами.

— Как отпустили⁈ Кто разрешил⁈

— Так начальник велел.

— Как это?.. Кто?

Баночкин ответил робко:

— Пришел Трубецкой сегодня утром, сказал, что начальник велел его выпустить.

— Совсем охренели⁈ — процедил я.

— Саня, да я-то что? Это самое… Мне сказали — и все… Я ничего…

— Да я не про тебя, я в общем, — зажевал я губу, раздумывая, что если Антошенька соврал, прикрывшись начальником, то самое время его прижучить.

Но с другой стороны — Интеллигент был помещен неофициально, под мою ответственность, это ещё только сегодня я собирался выцепить участкового и с его помощью состряпать протокол по хулиганке. А теперь вот ничего не предъявишь Трубецкому. Ведь не было человека в КПЗ. Нужно будет у Кулебякина спросить, какого рожна инспектор уголовного розыска отдает указания дежурному от его имени. Или, быть может, шеф действительно сыграл