В городе Симбирске, как и в Казани, и повсюду в России, повсюду была огромная грязь, практика уборки улиц к настоящему времени стала далеким воспоминанием. Кое-что еще в этой неспокойной стране поразило американцев не менее сильно: поддержание того, что казалось абсолютным законом и порядком. Это было совсем не то, что они ожидали найти, и это принесло явное облегчение, как позже вспоминал Шафрот: «После историй, которые мы слышали о неорганизованных толпах крестьян, сжигающих деревни и продвигающихся к большим городам, и об анархии и беззаконии, которые существовали в провинциях, было невозможно не впечатлиться абсолютной властью местных органов власти и их полным контролем над людьми». Только голод вышел из-под контроля.

На машине американцы въехали в сельскую местность Симбирска, в город Сенгилей в одном из самых неблагополучных районов провинции, где им показали шестнадцать сортов «хлеба», приготовленного в основном из травы, но также из желудей, листьев и других заменителей. В течение нескольких недель выпадет первый снег и прекратится потребление травяного хлеба; лошади также окажутся отрезанными от своих запасов продовольствия, и их придется зарезать и употребить в пищу.

После двух с половиной дней пребывания в Симбирской губернии группа погрузилась на грязный двадцатипятифутовый пароход и направилась на юг, в сторону Самары. Это было их первое длительное путешествие по Волге, самой длинной реке в Европе, которую крестьяне называли Матушкой Волгой, или малой матерью России, и, как говорили, считали священной или обладающей сверхъестественными способностями. Посетители не могли поспорить с суевериями, но и особого энтузиазма по поводу природной красоты реки они не проявили, что разочаровало даже такого опытного специалиста, как Голдер: «Здесь не так уж много пейзажей, от которых можно было бы трепетать». Частично это произошло из-за медленного течения реки и необычайной ширины, что придавало ей вид узкого озера. Шафрот и Грегг начали размышлять о том, как этот естественный факт может усложнить их миссию. На участке от Симбирска до Самары Волга местами имела милю в поперечнике; ниже Самары она обычно имела ширину в две мили, пока у Саратова постепенно не расширилась так, что к моменту прибытия в Царицын растянулась на три мили. Сколько времени, спрашивали они себя, пройдет, прежде чем маленькая матушка Россия замерзнет и остановит речное движение?

После тридцати шести часов плавания по ленивым водам, два из которых они провели на мели, мужчины прибыли в Самару, до войны самую богатую зерновыми провинцию в долине реки, а теперь очаг волжского голода. Пляж возле пристани для лодок был заполнен крестьянскими семьями, надеявшимися добраться до Украины или Туркестана. Голдер говорит, что они «имели лишь очень слабое представление о расстоянии». Они находились в одном и том же месте в течение нескольких недель, питаясь арбузными и тыквенными корками и отвлекаясь на бесконечные упражнения по обливанию себя и своих соседей.

Самара была железнодорожным узлом на Транссибирской магистрали, и железнодорожные станции были переполнены беженцами. Некоторые направлялись в Москву, еще больше — в Сибирь — опять же, без особого представления о реальном расстоянии — и, конечно, была обычная квота, предназначенная для Украины, пресловутой житницы России. Это была сцена, подобная многим другим, полная горя, страданий и грязи, но по масштабу и жестокости превосходящая все, чему они были свидетелями до сих пор. Э. А. Маккензи из Chicago Daily News, который вскоре после этого побывал в этом месте, пострадавшем от землетрясения на планете, описал то, что он увидел:

Здесь были парни, изможденные и высокие, худые за пределами любого представления западного человека о худобе, покрытые лохмотьями и грязью. Здесь были старые женщины, некоторые из них сидели на земле в полубессознательном состоянии, ошеломленные голодом, нищетой и несчастьем. Маленькие дети слабо играли вокруг. Некоторые потеряли своих родителей. Другие женщины пытались, как могли, немного поухаживать за ними. Здесь были бледные матери, пытавшиеся покормить умирающих младенцев из своих безмолочных грудей. Если бы среди нас появился новый Данте, он мог бы написать новый Ад после посещения одной из этих железнодорожных станций.

Люди вымирали ежедневно десятками, возможно, сотнями; «Дети умирали как мухи».

Когда поезда прибывали на станции, происходили печальные сцены. Люди бросились к дверям вагонов третьего класса. Вскоре все места были заняты, каждое свободное место заполнено, коридоры забиты, платформа переполнена. Детей разлучили со своими родителями, чтобы они никогда их больше не увидели; стариков оставили умирать. Некоторые пытались взобраться на буфера или крыши. Охранники отбили их. В вагоне остались только самые сильные и удачливые. Когда поезд тронулся, люди побежали за ним, цепляясь за ступеньки, пытаясь тащиться вместе с ним. Затем раздался крик, скорбный крик женщин, оставшихся позади.

Самара была заметно изуродована армиями вторжения во время Гражданской войны. По мнению Голдера, «город превратился в развалины, тень самого себя», оценка, которая в чем-то была обязана его воспоминаниям о предыдущих посещениях, хотя доказательства были очевидны любому посетителю, приехавшему впервые. «Повсюду грязь и руины; окна разбиты; улицы разорены и завалены мусором и мертвыми животными. Отели, которые когда-то считались лучшими в Европе, сегодня превратились в пустые оболочки; церковные шпили превращены в станции радиосвязи, а роскошные дома — в казармы». Здесь, как и везде в России, на иностранного гостя оказывали давление представители всех классов, на мгновение останавливаясь в нескончаемых поисках хлеба насущного, чтобы удовлетворить особое любопытство: «Что мир думает о нас?» Он думает, что мы сумасшедшие или кучка диких дикарей?»

Точно так же, как тяжелое положение беженцев было более тяжелым в Самаре, такими же были условия в детских приемных пунктах. Шафрот и его коллеги посетили шесть из этих «адских дыр», одну из которых он описал как «кошмар грязи, отсутствия оборудования, невероятной перенаселенности и преступного отсутствия самых элементарных санитарных мер». В другом, бывшем детском доме на шестьдесят человек, в настоящее время находилось 630 сморщенных тел. Испытывающие отвращение американцы ходили по тесным, «мерзко пахнущим» комнатам, изучая этих жалких созданий, «их тощие ноги свисали с края деревянной койки, на которой они обычно лежали втроем или вчетвером, на их бледных и истощенных лицах застыло страдальческое выражение».

Восемь месяцев спустя Шафрот уехал из России, но не смог оставить эти снимки позади: «Я никогда не забуду достопримечательности, которые увидел в сентябре в Самаре».

Время расследований закончилось. Действительно, был великий голод, «величайший в России со времен Бориса Годунова в шестнадцатом веке», по мрачной оценке Шафрота.

Как только отчет следователей из Казани достиг Москвы, первые эшелоны с продовольствием были отправлены в Казань, Симбирск и Самару в сопровождении работников гуманитарной помощи, которые должны были работать в этих районах. Трое американцев не знали этого и, не получив никаких инструкций по телеграфу и не будучи уверенными, что их собственные сообщения