свою неспособность поддерживать порядок, добиваться подчинения туркмен, жаловался на нехватку войск и денег, чтобы навязывать свою волю. Хан предлагал различные варианты действий: постоянный русский гарнизон в Хиве; субсидию, чтобы он мог нанять войско из местных жителей, и, как крайнюю меру, отстранение его и его семьи от власти и присоединение Хивы к России. Хан дошел до того, что спрашивал, где император позволит ему жить и на какую пенсию он может рассчитывать. Иванов доложил Кауфману, что хан никогда раньше не был таким подавленным и что он, очевидно, очень напуган.

Через девять дней после этой встречи в Петро-Александровск прибыла делегация из двух туркмен, чтобы пожаловаться на хана и его правительство и просить либо разрешить всем туркменам покинуть ханство, либо присоединить его к России. Иванов упрекнул их в том, что они действуют через голову своего законного суверена вместо того, чтобы обратиться к нему со своими жалобами. Вместе с тем он использовал эти два эпизода, чтобы подкрепить перед Кауфманом свою позицию, заключавшуюся в том, что время для аннексии Хивы пришло. 25 сентября Кауфман переслал рекомендации Иванова Милютину, однако он помнил взгляды вышестоящих чинов по поводу аннексии и не стал добавлять Хиву к Коканду в списке территорий, без особого желания приобретенных императором. Генерал-губернатор выразил мнение, что это приобретение может обойтись слишком дорого.

Экспедиция, которая вышла из Красноводска в начале августа, добралась до Куня-Ургенча через месяц, пробыла там пять недель, а затем вернулась назад. Ни план строительства укрепления на западной границе Хивы, ни поворот Амударьи так никогда и не были реализованы. В начале февраля 1877 года Иванов предпринял третий поход по землям туркмен на левом берегу реки, утверждая, что на русском ее берегу появились банды грабителей. На этот раз к нему обратилась еще одна группа туркмен с просьбой, чтобы Россия спасла их от власти хана. Доклад Иванова Кауфману от 15 февраля суммировал все накопившиеся за многие годы аргументы в пользу немедленного присоединения Хивы к России. 23 марта Кауфман передал доклад Иванова Милютину, заметив, что, хотя ситуация в Европе, возможно, препятствует отправке войсковых подкреплений, оккупация Хивы не представляет трудности и может быть предпринята в любое время. Ответом Петербурга стал перевод не в меру настойчивого Иванова на пост, который он занимал до 1873 года, а именно – начальника Заравшанского округа. 19 мая Милютин ответил Кауфману, что преемнику Иванова будет приказано «не допускать никаких действий, способных привести к необходимости оккупации Хивы нашими войсками, поскольку подобные действия идут вразрез с точкой зрения, которой в настоящее время придерживается Его Величество Император».

Таким образом, в 1877 году вопрос об аннексии Хивы был предан забвению. На следующий год малочисленная миграция хивинцев в Амударьинский отдел, начавшаяся в 1875 году, была приостановлена в ответ на жалобу хивинского правительства в связи с уменьшением численности налогоплательщиков. 16 ноября Кауфман отдал приказ, что в будущем для подобной эмиграции необходимо согласие хана. Однако те, кто уже эмигрировал, не подлежали репатриации. Преемники Иванова придерживались в отношениях с ханом гораздо менее властного тона, что помогло поднять его престиж среди придворных и подданных. В дальнейшем хивинский вопрос не поднимался вплоть до конца второго десятилетия XX века.

Русско-бухарские взаимоотношения, 1873–1875 гг

В отличие от Хивы, где командующий Амударьинского отдела исполнял обязанности заместителя генерал-губернатора и пользовался достаточно большой властью, в Бухаре все отношения русских с местным правительством находились под полным контролем генерала фон Кауфмана. Добраться из Бухары до Ташкента было гораздо проще, чем из Хивы, и Музаффар, как суверенный (теоретически) правитель, мог решать дела напрямую с генерал-губернатором. В результате начальник Заравшанского округа – русского района, имевшего такие же географические связи с Бухарой, как Амударьинский отдел с Хивой, ограничивался «обменом любезностями при необходимости» с эмиром и кушбеги да сбором и отправкой в Ташкент разведывательных данных о политической ситуации в Бухаре.

Поскольку находившийся в Петро-Александровске начальник отдела был всего в 40 милях от столицы хана, он мог напрямую общаться с хивинскими властями, не прибегая к посредничеству дипломатии. Однако между Ташкентом и столицей эмира не было такой географической близости. Статьи пятнадцать и шестнадцать русско-бухарского договора 1873 года предполагали присутствие постоянного бухарского посла в Ташкенте и его визави в Бухаре, но эти статьи не применялись. Отношения между Россией и зависимым от нее ханством по-прежнему поддерживались, как раньше, посредством спорадических миссий и посольств. Недовольство таким способом общения, возникавшее в период 1868–1873 годов, никуда не делось и в следующее десятилетие. Участники русских миссий в Бухаре были лишены свободы передвижения, находились под постоянным наблюдением и сталкивались с трудностями в получении правдивой информации о положении дел в ханстве, особенно это касалось работорговли. Один из русских посланцев, татарин по национальности, направленный в ханство в начале 1874 года генералом Абрамовым, чтобы разыскать трех сестер из Самарканда, которые были похищены и проданы в рабство в Бухаре, просидел восемь недель в тюрьме Карши. Его освободили и разрешили вернуться в Россию только благодаря вмешательству Н.П. Стремоухова, находившегося в ханстве с визитом по государственным делам. Проблема с получением подарков от бухарских властей также оставалась нерешенной. В 1880 году Кауфман запретил эту практику, и в декабре 1883 года военный министр увещевал генерал-губернатора Черняева, что это несовместимо с частью России. Тем не менее этот обычай сохранился до революции 1917 года, несомненно, потому, что его одобряла большая часть русского чиновничества в Туркестане. В начале 1880-х один из членов русского посольства в Бухару В.В. Крестовский отмечал, что подобные посольства неизменно получали от бухарских чиновников гораздо больше подарков, чем могли вручить им в ответ.

Тремя проблемами, не решенными договором 1873 года, с которыми Кауфман столкнулся практически сразу, были рабство, юрисдикция над русскими подданными в Бухаре и туркменская угроза на территориях, прилегающих к Амударье. Несмотря на то что договор запретил работорговлю в ханстве, он, в отличие от договора с Хивой, не запретил самого института рабства. Обстоятельства поражения Бухары в 1868 году не дали России такой свободы действий, как в 1873 году в Хиве. В результате она гораздо медленнее двигалась к запрету рабства. То, что институт, повсеместно осужденный в западном мире, продолжит существовать в Бухаре – даже как чисто внутреннее дело ханства, – было немыслимо. Представители цивилизационной миссии западного мира, в которой Россия занимала свое место, стали бы слишком громко возмущаться. В 1873 году вскоре после подписания нового договора Кауфман поздравил эмира, что он запретил работорговлю, и объявил, что это «первый шаг в направлении окончательного запрета рабства». Генерал-губернатор выразил надежду, что Музаффар обеспечит постепенное освобождение всех